Давыдов
Они сидели голые на разобранном диване в ее старой двухкомнатной квартире, среди смятых подушек и простыней, и ели заваренную из пакетиков геркулесовую кашу. Запивали молоком.
— Вкусно? — спросила Альфия.
— Божественно. Теперь всегда буду есть на завтрак овсянку.
— Чайник поставить?
— Не надо. Иначе мы оба опоздаем.
Она вдруг легла, подтянула ноги, накрылась одеялом.
— Не хочу никуда идти. Устала.
— Бедняжка. — Он нежно провел ладонью по ее лицу и вдруг поперхнулся молоком, закашлялся.
— Ты осторожнее! А то вся больница будет сплетничать, что у меня любовник окочурился прямо на мне, в постели.
— Да я бы и рад!
— С ума сошел! Вся кровать теперь мокрая! И каша на подушке. Что, у меня есть время стирать?
— Не стирай! Мы будем спать прямо в каше! — Он повалил ее навзничь.
— Ну хватит! Пусти! Пора собираться!
— Да к черту это Осколково и твою больницу! Давай останемся сегодня здесь, на весь день! Вдвоем. Ты и я.
— Пусти!
Но он прижал ее спиной к подушке и целовал в лоб, в нос, в глаза.
— Синие-синие! Ни у кого таких нет. От кого они у тебя?
— От бабушки. У нее были такие же.
Альфия ткнула пальцем вверх, где на стене, над постелью, висели старые фотографии. Она сбросила Давыдова с себя и вскочила, стала одеваться. Он продолжал лежать и смотрел на нее.
— Бабушка была родом с Севера, из Заполярья. Они жили в небольшом городке, где был комбинат. Там производили алюминий, вернее, алюминиевые квасцы. По этому поводу даже ходили разные слухи. Якобы из-за того, что в почве был переизбыток то ли алюминия, то ли кремния, у людей менялся, как сейчас говорят, генотип. Дети рождались синеглазые, белокожие и часто умирали. В советские времена туда даже повадились ученые, проводили разные исследования. Рабочие, конечно, считали, что им хотят снизить надбавку за вредность. Все стремились, заработав денег, оттуда уехать. Бабушка, к счастью, выросла здоровой, вышла замуж. У мамы моей глаза уже были обычные — зелено-карие. — Давыдов слушал очень внимательно. — Ну а мне достался от бабушки подарок. На всю жизнь, — улыбнулась Альфия.
Виталий посмотрел на часы, тоже встал и поднял с пола свои брюки.
— Вот ты сейчас сказала, что алюминий, возможно, это не точно, но пусть будет алюминий, — так вот, алюминий придает синий оттенок цвету радужной оболочки глаза. Необычный синий оттенок, который даже может передаваться по наследству. Так?
— Вот они, люди, одержимые наукой, вечно все систематизируют.
Альфия отыскала расческу и стала причесываться.
— Так или не так?
— Так. Ну и что?
Он застегнул брюки. Подошел и встал перед ней. Голос его звучал сухо и торжественно.
— Почему же ты думаешь, что, например, йод, как утверждает Таня, не может вызывать изменения генотипических признаков у животных и человека? И что это утверждение есть абсурд, бред и проявление болезни?
Альфия растерялась.
— Я вовсе не так говорила!
Давыдов продолжал с все возрастающим пылом:
— Где же логика? Ты только что сказала, что алюминиевые квасцы придают глазам синий цвет. Это неточно, но считается допустимым, потому что исходит из уст твоей бабушки. А утверждение, что йод придает глазам и волосам темный цвет, является симптомом психического заболевания, потому что это утверждение исходит от Тани?
Она опешила. Они только что переспали, а он пристает к ней с каким-то йодом, о котором говорила его жена!
— При чем тут йод? Главное не это!
Он зашагал по крошечной комнате из угла к окну и обратно.
— Но ты же должна понимать, что это нелогично!
Она разозлилась.
— Что именно?
— То, что все мысли, которые хоть чуть-чуть выбиваются из общепринятого русла, вы, психиатры, объявляете проявлениями болезни! — Теперь и он смотрел на Альфию почти с ненавистью.
Альфия надела плащ, взяла сумку.
— А ты не забыл, что вчера просил меня тебе помочь? А в ресторане не забыл, что у меня в больнице лечится твоя Таня?
Он сделал паузу.
— Не забыл.
— Вот и хорошо.
Они не сказали больше друг другу ни слова до самого последнего хлопка двери подъезда.
— Подвезти тебя до метро?
— Как хочешь.
Он открыл перед ней переднюю дверцу.
— Я лучше сзади.
Он открыл заднюю, и Альфия проскользнула в салон.
— Здесь недалеко.
Они ползли в густом потоке машин минут двадцать и молчали. Наконец, Альфия не выдержала. Невмоготу ей была эта размолвка. Она же сказала правду. За что он на нее обиделся? Несправедливо.
— Останови где-нибудь у тротуара.
Она открыла дверцу и хотела идти.
Он сказал:
— Подожди минуту!
Она подумала, что он хочет помириться, попросить прощения, поцеловать, наконец. Он вышел из машины и встал к ней очень близко.
— Я тебя прошу! Не отмахивайся! Ты подумай об этих квасцах беспристрастно!
Она отпрянула:
— Ты с ума сошел? Ведь главное не это! У твоей жены был сильнейший бред. Бог, дьявол, вся эта религиозная мистика выплескивалась из нее в течение чуть не двух месяцев! Ее состояние было очень тяжелым. Я вывела ее из него с большим трудом. И ты мне сейчас морочишь голову с каким-то йодом? Нормальное ты выбрал для этого место и время!
Он взял ее за плечи. Она взглянула на часы.
— Пусти меня, я опаздываю, — попыталась освободиться она.
Но он не отпускал.
— Я умоляю тебя, задумайся! Ведь Таня говорила тебе: неважно, кого человек любит — мужа, жену или Бога! Важна сама любовь как проявление совершенно особого, иногда доходящего до патологии чувства. И йод как раз и может быть тем элементом, который отвечает, если так можно предварительно сказать, за возникновение у человека сильного чувства. Хоть любви, хоть глубокой веры!
Альфия в возмущении даже топнула ногой.
— Одно дело бред, а другое — любовь!
— Да это же по сути одно и то же! Ты вспомни, какие народы наиболее религиозны? Фанатично религиозны? Итальянцы, кавказцы, индийцы, между прочим!.. А кто наиболее страстен в любви? Тоже они!
В потоке машин мимо них к метро проехал зеленый автобус с малиновой крышей.
Альфия не дослушала Давыдова.
