— Идем на двое суток, так надо считать. Взять
сухой паек, патронов… по пять обойм. Подзаправиться… Ну, поесть, значит,
плотно. Обуться по-человечески, в порядок себя привести, подготовиться. На все
— сорок минут. Р-разойдись!… Кирьянова и Осянина — со мной.
Пока бойцы завтракали и готовились к походу,
старшина увел сержантский состав к себе на совещание. Хозяйка, по счастью,
куда-то уже смоталась, но постель так и не прибрала: две подушки рядышком,
полюбовно… Федот Евграфыч угощал сержантов похлебкой и разглядывал старенькую,
истертую на сгибах карту-трехверстку.
— Значит, на этой дороге встретила?
— Вот тут, — палец Осяниной слегка колупнул
карту. — А прошли мимо меня, по направлению к шоссе.
— К шоссе?… А чего ты в лесу в четыре утра
делала? Промолчала Осянина.
— Просто по ночным делам, — не глядя, сказала
Кирьянова.
— Ночным? — Васков разозлился: вот ведь врут!
— Для ночных дел я вам самолично нужник поставил. Или не вмещаетесь?
Насупились обе.
— Знаете, товарищ старшина, есть вопросы, на
которые женщина отвечать не обязана, — опять сказала Кирьянова.
— Нету здесь женщин! — крикнул комендант и
даже слегка пристукнул ладонью по столу. — Нету! Есть бойцы, и есть командиры,
понятно? Война идет, и покуда она не кончится, все в среднем роде ходить будем…
— То-то у вас до сих пор постелька распахнута,
товарищ старшина среднего рода…
Ох и язва же эта Кирьяновна! Одно слово:
петля!
— К шоссе, говоришь, пошли?
— По направлению…
— Черта им у шоссе делать: там по обе стороны
еще в финскую лес сведен, там их живо прищучат. Нет, товарищи младшие
командиры, не к шоссе их тянуло… Да вы хлебайте, хлебайте.
— Там кусты и туман, — сказала Осянина. — Мне
казалось…
— Креститься надо было, если казалось, —
проворчал комендант. — Тючки, говоришь, у них?
— Да. Вероятно, тяжелые: в правой руке несли.
Очень аккуратно упакованы.
Старшина свернул цигарку, закурил, прошелся.
Ясно все вдруг для него стало, так ясно, что он даже застеснялся.
— Мыслю я, тол они несли. А если тол, то
маршрут у них совсем не на шоссе, а на железку. На Кировскую дорогу, значит.
— До Кировской дороги не близко, — сказала
Кирьянова недоверчиво.
— Зато лесами. А леса здесь погибельные: армия
спрятаться может, не то что два человека.
— Если так… — заволновалась Осянина. — Если так,
то надо охране на железную дорогу сообщить.
— Кирьянова сообщит, — сказал Васков. — Мой
доклад — в двадцать тридцать ежедневно, позывной «17». Ты ешь, ешь, Осянина.
Топать-то весь день придется…
Через сорок минут поисковая группа
построилась, но вышли только через полтора часа, потому что старшина был строг
и придирчив:
— Разуться всем!…
Так и есть: у половины сапоги на тонком чулке,
а у другой половины портянки намотаны, словно шарфики. С такой обувкой много не
навоюешь, потому как через три километра ноги эти вояки собьют до кровавых
пузырей. Ладно, хоть командир их, младший сержант Осянина, правильно обута.
Однако почему подчиненных не учит?
Сорок минут преподавал, как портянки
наматывать. А еще сорок — винтовки чистить заставил. Они в них ладно, если
мокриц не развели, а ну как стрелять придется?…
Остаток времени старшина посвятил небольшой
лекции, вводящей, по его мнению, бойцов в курс дела:
— Противника не бойтесь. Он по нашим тылам
идет, — значит, сам боится. Но близко не подпускайте, потому как противник все
же мужик здоровый и вооружен специально для ближнего боя. Если уж случится, что
рядом он окажется, тогда затаитесь лучше. Только не бегите, упаси бог: в
бегущего из автомата попасть — одно удовольствие. Ходите только по двое. В пути
не отставать и не разговаривать. Если дорога попадется, как надо действовать?
— Знаем, — сказала рыжая. — Одна — справа,
другая — слева.
— Скрытно, — уточнил Федот Евграфыч. — Порядок
движения такой будет: впереди — головной дозор в составе младшего сержанта с
бойцом. Затем в ста метрах — основное ядро: я… — он оглядел свой отряд, — с
переводчицей. В ста метрах за нами — последняя пара. Идти, конечно, не рядом, а
на расстоянии видимости. В случае обнаружения противника или чего непонятного…
Кто по-звериному или там по-птичьему кричать может?
Захихикали, дуры…
— Я серьезно спрашиваю! В лесу сигналы голосом
не подашь: у немца тоже уши есть. Примолкли.
— Я умею, — робко сказала Гурвич. — По
ослиному: и-а, и-а!
— Ослы здесь не водятся, — с неудовольствием
заметил старшина. — Ладно, давайте крякать учиться. Как утки.
Показал, а они засмеялись. Чего им вдруг
весело стало, Васков не понял, но и сам улыбки не сдержал.
— Так селезень утицу подзывает, — пояснил он.
— Ну-ка, попробуйте.
Крякали с удовольствием. Особенно эта рыжая
старалась, Евгения (ох, хороша девка, не приведи бог влюбиться, хороша!). Но
лучше всех, понятное дело, у Осяниной получалось: способная, видать. И еще у
одной неплохо, у Лизы, что ли. Коренастая, плотная, то ли в плечах, то ли в
бедрах — не поймешь, где шире. А голос лихо подделывает. И вообще ничего, такая
всегда пригодится: здорова, хоть паши на ней.
Не то что пигалицы городские — Галя Четвертак
да Соня Гурвич, переводчица.
— Идем на Вопь-озеро. Глядите сюда. —
Столпились у карты, дышали в затылок, в уши: смешно. — Ежели немцы к железке
идут, им озера не миновать. А пути короткого они не знают: значит, мы раньше их
там будем. До места нам верст двадцать — к обеду придем. И подготовиться
успеем, потому как немцам, обходным порядком да таясь, не менее чем полста
отшагать надо. Все понятно, товарищи бойцы?
Посерьезнели его бойцы:
— Понятно…
Им бы телешом загорать да в самолеты пулятъ —
вот это война…
— Младшему сержанту Осяниной проверить припас
и готовность. Через пятнадцать минут выступаем.
Оставил бойцов: надо было домой забежать.
Хозяйке еще до этого поручил сидор собрать, да и захватить кое-чего
требовалось. Немцы — вояки злые, это только на карикатурах их пачками бьют.
Требовалось подготовиться.
