И уж совсем нелегко приходилось, когда вдруг вспоминал о полновесной Ляле. Тогда меня кидало в жар, и я срочно мчался под ледяной душ, если была такая возможность.
Так мы стали жить вместе. Танечка взяла на себя все заботы по хозяйству, ходила на рынок за продуктами и по магазинам (последнее — скорее по привычке, потому что там ничего не было, кроме турецкого чая), кормила меня, и все это ей чрезвычайно нравилось. Я позволял себе выпивать пару рюмочек только при ней, никаких разногласий у нас не возникало, и мучило меня лишь то, что я почему-то не решался предложить ей расписаться и тем узаконить наши новые отношения. А мучился я из-за этой проклятой звериной связи, чувствовал, что прав больше не имею глядеть Танечке в глаза, и… молчал. И она помалкивала, никогда не касаясь этой темы, и я сообразил, что здесь нам не обойтись без дружеского нажима извне. И спросил, не будет ли она против, если мы пригласим к нам Альберта Кима.
— Дядю Кима? — она, улыбнувшись, поправила меня.
На следующий день пришел Ким.
4
— Он — злопамятный, — сказал Ким, когда я рассказал ему о столкновении со Спартаком. — Но сам действовать не станет, а подучит ребят из спортивного лагеря. Там — крепкие качки, как теперь принято говорить. Крепкие и безжалостные.
— Ой, — сказала Танечка.
Ким усмехнулся:
— Подмога уже едет.
— Какая подмога?
— Андрей демобилизовался. А с ним вместе — и Федор.
Это была добрая подмога, но она могла опоздать: через два дня мне надлежало приступить к исполнению служебных обязанностей. Киму об этом знать было необязательно, но Танечку я все-таки предупредил, чтобы нигде особо не задерживалась.
Пока Таня возилась на кухне, я обрисовал Киму свое новое семейное положение. Он усмехнулся:
— Вот афганцы подъедут и — отпразднуем по полной программе. Ты женись на ней. Хорошая девочка.
— То-то и оно, — уныло сказал я. — А у меня — эта Ляля.
— Забудь.
— А ну как Танечка узнает и не простит?
— Во-первых, она женщина и, следовательно, знает все. А во-вторых, давно простила.
— Думаешь?..
— Не простила бы — не пришла. Она — очень хорошая девочка.
Мне было приятно это слышать. Хорошая девочка в моем возрасте — это верный друг. А что может быть надежнее друга-женщины?
Сердечно мы тогда посидели. Посмеялись, поулыбались, поговорили по душам, понимая друг друга с полуслова. И Ким, обычно всегда сдержанный, мечтой своей поделился:
— Я парниковое хозяйство надумал создать. Молоко — продукт дешевый, невыгодный, а ранний овощ — всегда к столу. Добился ссуды в банке, три парника заложил. Под огурцы, помидоры и зелень, как Вахтанг говорил. Ну, там, укропчик, петрушка, лучок. Мы же — огородники!
— Вахтанг, — я вздохнул. — Погиб Вахтанг.
— Я знаю. — Ким посуровел, водку по рюмкам разлил. — У меня добрый знакомый в Тбилиси. Написал, чтобы я не верил казенным реляциям.
Он помолчал, угрюмо ссутулившись над полной рюмкой. Сказал, глядя в стол:
— Вахтангу голову саперной лопаткой раскроили, а официально объявлено, что сам упал и ударился затылком о тротуар. Вот так, друг. Помянем?
Помянули. Помолчали над рюмками, выпили, сели. Ким вздохнул:
— Как думаешь, перестройка в перестрелку не превратится?
— Хватит с нас одного Афгана. И Тбилиси.
— Нам-то хватит. А им?
— Им тоже должно хватить. Если на краю удержаться хотят. Хотя… Хотя вряд ли ум у них об этом думать способен.
— Знаешь, меня всегда эти местоимения удивляли: «им», «у них», — усмехнулся Ким. — Уж очень точно они все определяют. Для себя они систему выстроили, а такая система не может быть устойчивой, согласен? Вот ведь я о чем.
— Так ведь и я — о том же, Альберт. Они за свое кровное, послушанием выслуженное, глотки перегрызут. Я после Тбилиси это понял. Потому и заявление написал.
— Какое заявление?
— Не хочу строить социализм в одной отдельно взятой. Даже — с человеческим лицом. Хватит. Настроился.
5
В положенный срок я вышел на работу. Все на моем макаронно-ружейно-патронном предприятии было нормально, однако как раз в этот день вызвали в райком на хозпартактив. Не хотелось мне с Первым Спартаком района встречаться, но делать было нечего, хотя я и передал свое заявление в нашу парторганизацию.
— Ты — шестой, — сказал мне наш парткомыч со вздохом. — Бегут кадры. Может, подумаешь?
— Подумал уже.
— Ну на недельку я все же придержу твое заявление без всякой регистрации.
— Дело твое.
Вернулся в свой кабинет, а там — Херсон Петрович. Молча пожал руку, выглянул в приемную, плотно прикрыл дверь. Сказал шепотом:
— Я склад с патронами 7,62 нашел.
— Как — нашел?
— Они в складе ГСМ за стенкой припрятаны, случайно на них наткнулся. Ящиков двадцать заводской упаковки. По документам нигде не проходят, старый кладовщик уже на пенсии и съехал к дочери в Саратов. Я узнавал. Так что вот. Такой подарок.
— За такой подарок нам с тобой головы оторвут.
— Пусть себе лежат, спрятаны с толком. А там поглядим, как оно обернется. В райком-то поедем?
Приехали в райком. Херсон куда-то подевался, а я за-стрял в коридоре, пожимая руки и рассказывая о собственном самочувствии. Кто-то, со спины подошедший, за локоть меня взял. Оглянулся — Спартак. Собственной улыбающейся персоной.
— Живем помаленьку?
— Живем.
— Лады. Завтра часиков в десять будешь на месте? Я с товарищем одним заскочу.
— Заскочи. Только со своим коньяком, я в отпуску поиздержался.
Он сказал «Ха-ха!» и ушел. А я сидел и размышлял, что это ему вдруг мириться приспичило. Ну, мириться — не ругаться, а все же? И очнулся я от своих размышлений, услышав фамилию:
— … товарищ Прошина. Какие будут соображения по утверждению товарища Прошиной на должность директора объекта «Озерный»?
Прошиной была Тамарочка до замужества. А объект «Озерный» — базой отдыха районной элиты.
— Своих расставляет гладиатор, — сказал мне Херсон, когда мы возвращались.
Похоже было на то, но я о завтрашнем визите все время думал. Тоже — донка на всякий случай? Только что с моего предприятия получишь? Ящик макарон?
Состоялся этот визит. В означенное время. Спартак привел крепкого мужика, который, перед тем как в кресло усесться, пиджак вынужден был расстегивать. А гость при этом и о коньяке не позабыл.
