По пути в Париж Антуан почти уверил себя в невиновности Лоренцы, но его отвлеченные умозаключения разлетелись в прах перед ужасающим свидетельством очевидицы, близкой родственницы Лоренцы, и уверенности в ее вине королевы, которая тоже доводилась ей родственницей. Надежда вновь вспыхнула благодаря сведениям, добытым Грациана. Но когда в руках этого Бруно Бертини Грациан увидел кинжал с красной лилией, Антуан окончательно и бесповоротно поверил в то, что прекрасные руки Лоренцы обагрила кровь Гектора де Сарранса. Она ударила его отца бронзовой фигуркой в висок, а негодяй, притворившийся пьяницей, тут же и довершил дело. То, что убийство было совершено не ее руками, не избавляло ее от вины. Флорентиец действовал по ее наущению. И, вполне возможно, был ее любовником.
Антуан, хотя и обнаружил несоответствия в рассказе донны Гонории, почувствовал странное удовлетворение, когда Лоренце был вынесен смертный приговор: все разрешилось, скоро всему конец. Колдунья исчезнет, и он, освободившись от чар, вновь станет прежним Антуаном и со временем обо всем позабудет. Но он не мог не увидеть последних минут ее жизни...
Молодой человек подобрался почти к самому эшафоту, чтобы ничего не мешало ему жадно любоваться стройной прямой фигуркой. Он не сводил с нее глаз, шепча про себя слова любви, которые никогда не произнесет вслух, желая ее ободрить и внушить мужество. Он даже решил, что после казни подойдет к палачу и попросит продать ему золотистую косу, которая так красиво лежала вдоль ее шеи, и эта коса станет его самым дорогим сокровищем, которое он унесет с собой в могилу...
А может, после ее кончины он окончательно сойдет с ума? Успел же он позабыть, что пришел сюда ради того, чтобы избавиться от своего наваждения... Кто знает? Он жаждал, чтобы ее тень стала его неразлучной спутницей и сопровождала его до того самого дня, когда они чудесным образом встретятся в мире ином... Антуан со странным умиротворением наблюдал, как Лоренца поднимается на эшафот, как произносит слова прощения палачу... И вдруг, как в тот вечер в Фонтенбло, реальность уступила место сну. Неведомо откуда появился бешеный всадник, криками проложил себе путь в толпе, встал рядом с Лоренцой и объявил о своем праве взять ее в супруги, а потом унес в своих объятиях... И этим всадником был не кто иной, как его друг Тома!
Неизвестно, сколько еще времени простоял бы потрясенный Антуан, глядя на пустой эшафот, если бы не услышал обращенный к себе женский голос:
— Вам дурно, месье?
Он вздрогнул, поднял голову и, увидев немолодую женщину с кротким лицом в монашеском куколе, привычно обнажил перед монахиней голову.
— Простите, что вы сказали?
— Я спросила, не стало ли вам дурно? Вы бледны, как полотно.
— Ах, это? Нет, ничего... Я недавно был болен.
— Согласитесь, это место мало подходит для выздоравливающего. Хотя, может быть, эта несчастная молодая женщина приходится вам родственницей?
Почему незнакомка задала ему этот вопрос? Антуан нахмурил брови.
— Нет... Нет, я просто проходил мимо... А вы как тут оказались? — осведомился он с внезапной резкостью.
— Я пришла сюда молиться. И Господь сотворил чудо. Благословенно будет Его имя во веки веков! Он избавил невинную жертву от жестокой и несправедливой участи!
— Откуда вы знаете?.. Я имею в виду, знаете, что она невиновна?
— Знаю прекрасно, достаточно на нее посмотреть. Теперь будем надеяться, что Господь Бог пошлет ей счастье, которое она с таким трудом заслужила. Я буду за нее молиться. И за вас тоже, — добавила она, склонив к плечу голову и глядя на него с состраданием. — Пусть Господь пошлет вам возможность разобраться с самим собой. Вы в этом очень нуждаетесь.
Она кивнула ему и неторопливо направилась в сторону Сены, но, похоже, ее хорошо знали в этом квартале, потому что люди подходили к ней улыбаясь и почтительно ее приветствовали. Монахиня все более отдалялась, а Антуан обратился с вопросом к женщине, что стояла, скрестив на груди руки, и смотрела ей вслед с радостной улыбкой.
— Простите за беспокойство, вы знаете... эту даму?
Женщина испепелила его взглядом.
— Она не дама, она святая! Она приходит сюда, когда здесь страждет невинная душа. Ее зовут сестра Доктрове.
— Она монахиня?
— Была монахиней, но безбожники-гугеноты сожгли ее монастырь, который стоял на Луаре. С тех пор она живет в приходе собора Парижской Богоматери у своего брата-каноника... Но чаще всего ее можно встретить на улице. Всегда ласковая, всегда с улыбкой... И такое иногда говорит!
— Что же она такое говорит?
— Советы дает очень важные. Но спрашивать ее без толку, никогда не ответит. Говорит, если только... ей повелено свыше. А вам она что-то сказала?
— Да, в общем-то... Но мало. Сказала, что та, которую собирались казнить, была ни в чем не повинна.
— Ну, так можете быть уверены, что так оно и есть. И вы считаете, что вам мало сказали? Имейте в виду, что сестра Доктрове никогда не ошибается!
— В таком случае ее должны постоянно приглашать в Лувр. Говорят, что королева крайне...
— Сестра Доктрове никогда туда не ходит.
— Почему?
— Потому что во дворце видят и слышат то, что хотят увидеть и услышать. Такое действие оказывает на людей власть. А сестре дано видеть истину. Доброго вам дня, мсье!
И женщина, как и сестра Доктрове, тоже пошла себе не спеша, но только в другую сторону. Антуан посмотрел ей вслед и двинулся к ратуше.
* * *
Нельзя было сказать, что в ратуше царили тишина и спокойствие. В то время как Тома понес Лоренцу, лишившуюся чувств от нежданного потрясения, в привратницкую, чтобы поручить ее заботам жены привратника, эшевены и судьи обступили Жана д'Омона, требуя дать им ответ, откуда взялся такой закон! Из-за древности этого закона никто о нем слыхом не слыхивал! Прево обвиняли в том, что он превысил свои полномочия, решив единолично, без совета с другими судьями, не только прервать казнь, но и отменить смертный приговор. Все говорили перебивая друг друга, и до согласия было далеко.
— Кто слышал о таком законе? Откуда он взялся? — кричал один из эшевенов. — Ах, это закон времен Гуго Капета? А почему не времен Фарамона?
— Лично я считаю, — заявил первый помощник прево, — что пылкий молодой человек отряхнул бы от пыли любой пергамент, лишь бы спасти жизнь осужденной, в которую, без всякого сомнения, влюблен. Решил одним ударом убить двух зайцев и вознамерился вступить в брак, когда труп маркиза де Сарранса еще не остыл в могиле.
— А я утверждаю, что это стыд и позор! — провозгласил третий в тот самый миг, когда в зал входил городской голова, именуемый «прево купцов», которого звали господин Жак Санген.
Считая, что казнь молодой иностранки его не касается, он на ней не присутствовал, но невообразимый шум, поднявшийся под окнами его скромного кабинета, заставил его выйти, чтобы разобраться в том, что здесь происходит. Сангену было под пятьдесят, характер у него был мирный, зато голос зычный, что служило ему немалым подспорьем при беседах с возбужденными горожанами.
