— Я спрашивал, нельзя ли мне взять на время имеющийся у вас манускрипт «Илиады», и еще меня интересуют стихотворения Сафо. Некоторые фрагменты ее сочинений есть только в ваших архивах.
В его живых глазах, окруженных сетью морщинок, светилось такое воодушевление, что я пожалела о том, что не в силах ему помочь.
— Прости, — ответила я, — но выносить свитки из библиотеки строго запрещено.
Выражение его лица мгновенно изменилось.
— Но ведь ты можешь отдать приказ.
— Нет. Даже мне это не позволено. Но я распоряжусь сделать копии.
— Значит, ты мне не доверяешь! — воскликнул он. — Копии!
— Я же говорю, что есть правило…
— А разве ты не абсолютная правительница? Ты не можешь менять правила?
— Это было бы несправедливо, — возразила я. — Нельзя отдавать приказы по своей прихоти.
— Для Цезаря ты бы мигом поменяла все правила, — холодно проговорил Цицерон.
— Копии вполне достаточно, — сказала я. — И ты мог бы сохранить ее для собственной библиотеки. Если ты вспомнишь о кораблекрушениях, ты, конечно, поймешь, почему мы не доверяем наши рукописи непредсказуемым морям.
— Понятно, — проворчал он уже без льстивой улыбки.
— Ты что, испытывал меня? Ибо в противном случае это не имеет никакого смысла, — сказала я. — Повторяю, я с радостью распоряжусь скопировать все, что тебя интересует.
— Не стоит беспокоиться, — буркнул он.
К моему изумлению, Цицерон повернулся ко мне спиной и ушел.
За всю мою жизнь никто никогда так не поступал. Впрочем, это же Рим, а Сатурналии — время вольностей. Господа прислуживают рабам, а хозяева поворачиваются спиной к гостям, даже если в гостях у них цари.
— Идем отсюда, — обратилась я к Птолемею и Хармионе. — Пожалуй, нам пора двинуться дальше.
— Да мы же сюда только что пришли, — заныл Птолемей. — Что тебя носит из дома в дом?
Выбор у меня был неширок: я знала дорогу лишь к жилищу Антония, чей особняк некогда принадлежал Помпею. Антоний, захвативший его после конфискации, славился бесшабашным образом жизни. Он не препятствовал своим бесчисленным нахлебникам, разграбившим богатейшее убранство дворца, а многие вещи, включая редкостную мебель и пурпурные покрывала Помпея, и сам просадил в кости.
Найти его тоже оказалось нетрудно. Большой особняк находился довольно близко от дома Цицерона, хотя располагался менее удачно — пониже, на уступе, отходившем от склона холма Палатин. Но все же значительно выше, чем Форум.
Со стороны главного входа доносился громкий шум. Я остановилась, надвинула шлем так, что забрало скрыло лицо, и сжала свой щит. Неожиданно на меня навалилась усталость. Мне вовсе не хотелось шататься по домам римлян, и все это делалось исключительно ради Птолемея. Первые два визита оказались неудачными, но вдруг нам повезет здесь?
Я расправила плечи и шагнула за порог.
Взрыв шума и жаркий воздух чуть не отбросили меня назад. Атмосфера была как на рынке или на состязании колесниц. В зале бурлила огромная беспорядочная толпа; одни приплясывали, другие ели, и все пили.
— Идем! — заявила я. — Проложим себе путь с боем!
Подняв щит, я принялась размахивать из стороны в сторону мечом, и народ (о, радость!) стал разбегаться, расчищая мне дорогу. Оказывается, Гомер прав, и в бою действительно есть упоение!
Позади меня Хармиона делала то же самое, а Птолемей выкрикивал:
— Вперед! Вперед! — и щелкал хлыстом.
Только сейчас я сообразила, что стоило бы найти ему потешную колесницу и лошадок. Это сделало бы наше появление еще более эффектным и доставило бы брату много радости.
Хмельная толпа расступалась перед взмахами моего меча, добродушно принимая правила игры — кто нарядился воином, тот и есть воин. Наконец-то, впервые за весь день, я почувствовала себя непринужденно. Здесь люди не собирались никого судить, они лишь хотели веселиться. Они настойчиво требовали этого веселья, зато не заботились о том, кто и как его обеспечит. В своем нескончаемом стремлении к разнообразию они были истинными демократами: кто именно позабавит их, царица, вольноотпущенник или раб — не имело для них никакого значения.
Единственное неудобство заключалось в том, что забрало моего шлема обеспечивало очень узкий обзор.
— Что это за шум? — неожиданно послышался рядом со мной голос Антония. — О, неужто мой дом подвергся штурму яростных воинов?
По его тону я поняла, что он, как и Лепид, мигом смекнул, что под доспехами скрывается вовсе не мужчина.
Я сорвала с головы шлем и не без удовольствия воззрилась на его растерянную физиономию.
— В-ваше величество, — заикаясь, пробормотал он. — Я… Такая честь…
— В твой дом легко войти, — сказала я. — На всякий случай поясняю, что это похвала.
— Надеюсь, грабители придерживаются иного мнения, — со смехом отозвался он. — Правда, однажды я уже обновлял здесь обстановку. Могу сделать это и снова. Только на сей раз Фульвия будет против.
— Я имела в виду, что у тебя чувствуешь себя непринужденно.
— Ну, уж царица должна чувствовать себя непринужденно повсюду.
— Царица может пойти куда угодно, ты прав, — сказала я. — Но чувствовать себя непринужденно — нет, это большая редкость.
— Раз так, давайте наполним наши чаши!
Антоний подал знак служителю, и тот вынес великолепные золотые чаши.
— Бери!
Я посмотрела на чашу.
— Ты угощаешь своих гостей вином из таких сосудов?
— Да, а почему бы и нет?
— Но они же из чистого золота!
— Ну и что, а какое для них можно найти лучшее применение? Разве они не предназначены для вина?
Он взял чашу, церемонно вручил ее Птолемею и собственными руками наполнил до краев.
— Это цекубское, — сказал он. — Пей, сколько пожелаешь!
Птолемей просиял: значит, хозяин дома считал его взрослым!
Я огляделась по сторонам.
— Замечательные костюмы, — заметила я, глядя на шлемы, тюрбаны, щиты, пелерины, высокие сапоги.
Потом я внимательно присмотрелась к Антонию. На его темных кудрях красовался венок из плюща, а пурпурная туника, в отличие от одеяния Цезаря, оставляла открытыми могучие мускулы его рук.
— Кто ты? — спросила я.
— О, я тот, кто пробует вино, — ответил Антоний. — Это подходит мне лучше всего.
Неожиданно мне вспомнились его познания в области вин и виноградников — давным-давно, на празднике в Александрии.
— Похоже, ты настоящий Дионис, — признала я.
— Это всего лишь увлечение, — отозвался он. — Что бы ни говорили недоброжелатели, винопитие — не главное мое занятие.
