Новые светлые камни Юлианского Форума словно светились, и он выглядел намного ярче всего, что его окружало. Здание уже достроили, перед храмом установили конную статую Цезаря и пустили фонтан. Впрочем, из-за холодной погоды вода в нем била довольно вяло.
На месте встречи никого не оказалось. Цезарь стал нетерпеливо расхаживать взад-вперед, с каждым мгновением все больше раздражаясь. Но тут они появились: группа магистратов в развевающихся на ветру тогах направлялась к нему.
— Мне лучше зайти внутрь, — сказала я, поднялась по ступенькам и стала наблюдать за происходящим из-за колонны.
Я увидела, что Цезарь сел, извлек письмо и принялся его читать, не поднимая глаз, пока сенаторы не подошли совсем близко. Тогда он любезно приветствовал их. Было много поклонов, размашистых жестов, речей, а потом ему вручили некий свиток. Он взял его, развернул, улыбнулся и протянул руку. Люди в тогах теснились вокруг, чуть ли не приплясывая около скамьи Цезаря, но он продолжал сидеть. Почему он не встает?
Наконец по выражениям лиц сенаторов и по тому, как они все разом отступили, стало ясно: они услышали нечто неприятное. Правда, еще некоторое время они лебезили, а потом гуськом направились через двор в сторону старого Форума. Цезарь так и не поднялся с места. Он проводил их взглядом, а затем закрыл глаза и, как мне показалось, сжал челюсти.
Я убедилась, что они не вернутся, и украдкой подошла к Цезарю, по-прежнему сидевшему на скамейке в напряженной позе. С лица его схлынула вся краска.
Без слов он сунул мне в руку свиток. Я развернула его и прочитала слова: «ПОЖИЗНЕННЫЙ ДИКТАТОР». Остальное, написанное крохотными латинскими буквами, я не разобрала.
— Что это? — спросила я.
Он промолчал, но по его лицу я поняла, в чем дело.
— До дому доберешься? — спросила я его. — Давай я помогу тебе. Мы пойдем не спеша.
Он почувствовал приближение приступа своей болезни и изо всех сил старался не допустить его, поэтому не смог общаться с сенаторами, как подобало.
Цезарь с трудом поднялся на ноги, положил руку мне на плечо, набросил сверху плащ и, опираясь на меня, медленно зашагал через старый Форум к дому. Хвала богам, расстояние было невелико, а холод разогнал народ по домам, и людный Форум почти опустел.
Как только мы зашли в его покои, Цезарь повалился на кровать и закрыл глаза.
— Я думаю, пройдет, — процедил он сквозь зубы.
Я намочила подол моего платья в умывальном тазике и вытерла ему лоб. Должна признаться, я ощущала определенное удовлетворение, поскольку делала у него дома то, что следовало бы делать Кальпурнии.
Примерно час Цезарь неподвижно лежал на кровати, потом перевернулся и вздохнул.
— Теперь, кажется, все в порядке. Отпустило.
— Ты говорил, что победил недуг.
— Так оно и есть. Я не даю ему овладеть мной. — Его голос все еще был слаб. — В Испании один раз случилось то же самое. Как раз перед сражением. Но я больше не падаю.
— Нет, потому что ты сразу садишься, — проговорила я с улыбкой.
— Ты видела, как это бывало раньше. Сесть вовсе не означало перебороть приступ. — Он осторожно поднялся. — Ну, вот. Комната не кружится. Руки и ноги повинуются мне. И я не потерял сознания.
Он говорил с большим облегчением.
— Те люди — что там было?
Теперь мне стало ясно, как плохо он себя чувствовал, когда разговаривал с сенаторами. Прежде чем ответить, Цезарь взял свиток и перечитал его заново.
— Сенат сделал меня пожизненным диктатором, — промолвил он с запинкой; каждое слово выходило с неохотой, как жертвенное животное, ведомое на заклание. — Это невозможно.
Скорее всего, если те люди и говорили о каких-то ограничениях, то в его памяти ничего не сохранилось.
Он покачал головой.
— Диктатор всегда назначается временно, при чрезвычайных обстоятельствах. Эта должность не входит в число обычных государственных постов — консулов, преторов, трибунов, — поскольку диктатор заменяет их всех. Пожизненный диктатор… Иными словами, это царь. Ибо кто есть царь, как не пожизненный диктатор?
Похоже, Цезарь не столько говорил со мной, сколько размышлял вслух.
— Нет, это невозможно.
— Но, — я указала на свиток, — здесь так написано.
— Должно быть, какая-то хитрость. Может быть, они думали, что я откажусь? Возможно, к этому все и сводилось. — Цезарь снова сокрушенно покачал головой. — Беда вот в чем: я не помню, что я им ответил.
— Ты не отказался, в этом я уверена.
— Откуда ты знаешь?
— У них был недовольный вид. Может быть, ты не выразил ожидаемого удовлетворения?
— Да уж, чего я тогда не чувствовал, так это удовлетворения. Головокружение — да, оцепенение — еще какое. Только не удовлетворение.
— Но они-то не знали, — напомнила я и положила несколько подушек ему за спину, чтобы он устроился удобнее. — Завтра, когда ты полностью поправишься, тебе придется посетить сенат. Поблагодари их, не скупясь, за эту великую честь. Разумеется, если решишь ее принять. Ну а если откажешься, тем более. Придешь и скажешь, что всю ночь советовался со своей совестью и понял, что ради блага Рима должен отклонить предложение.
— Но дело в том, что ради блага Рима я должен принять его. — Теперь его голос звучал твердо, хотя и тихо. — Отказаться мне следовало бы ради моего собственного блага.
— До сих пор ты не отказывался ни от чего, что дарила судьба, — сказала я. — В этом суть твоего характера.
На следующий день весь Рим гудел о неописуемом высокомерии и наглости Цезаря: он не встал, когда сенаторы явились к нему, дабы преподнести неслыханную награду. Его бичевали за гордыню, и ему пришлось с этим смириться. Оправдать Цезаря могла лишь правда о недуге, но он категорически отказывался ее разглашать. Правда, у него имелся еще один выход — отклонить предложенную честь. Но я понимала, что такой поступок невозможен для Цезаря.
Следующее происшествие случилось, когда он возвращался после загородной церемонии: толпа вдруг стала приветствовать его как царя. (Я до сих пор теряюсь в догадках, были ли то наймиты его врагов, устроившие провокацию, или часть народа действительно желала видеть его царем?)
Он ответил:
— Я не царь, но Цезарь.
Естественно, его слова мигом разлетелись по всему Риму.
Вскоре после этого кто-то возложил царскую диадему на статую Цезаря на ростре, а один из народных трибунов велел ее убрать. Цезарь приказал, чтобы диадему посвятили Юпитеру, единственному истинному правителю Рима, однако случай породил толки. Оставалось загадкой, кто за этим стоит и в чем его замысел.
Но кем бы ни был невидимый манипулятор, я точно знала, что все происходит не по указанию Цезаря. Я решила, что нужно перехватить инициативу. Пусть Цезарь публично объявит о своих намерениях. Чтобы обсудить эту перспективу, я организовала у себя на вилле тайную встречу. Кроме самого Цезаря, я пригласила Антония и Лепида. Антоний был необходим для осуществления моего замысла: как и обещал Цезарь, недавно он стал жрецом Юлианского культа, а в качестве консула должен был сыграть определенную роль в некой намечавшейся на ближайшее время церемонии. Лепид же, будучи начальником кавалерии, являлся вторым после Цезаря по рангу военным командиром, и я не сомневалась в его личной преданности Цезарю. Ни в ком больше, кроме Антония и Лепида, я уверена не была.
