— А случалось ли это когда-нибудь с тобой? — спросила я вдохновенную проповедницу любви.
— Нет, — честно призналась она. — Но ведь всегда веришь, что будет в следующий раз!
Куртизанка откинула голову и рассмеялась манящим, обманчивым, чарующим смехом, а потом указала на мои сундуки:
— Дай мне взглянуть на твои наряды. Помни: это твои инструменты!
После ее ухода я почувствовала еще большую растерянность. Раньше я полагала, что проблема лишь в моем неведении, что я овладею искусством обольщения, когда мне расскажут о нем. Теперь же поняла: любовная наука не в пример сложнее обычных ремесел и для успеха в ней необходим особый талант. Может быть, нужные задатки во мне имеются, но до встречи с Цезарем я никак не успею их развить. Я ощущала себя жертвой, обреченной на заклание.
Глава 12
Я знала толк в изысканном убранстве и к выбору ковра отнеслась с особым вниманием — Цезарь должен был оценить мой дар. Я озаботилась сравнением достоинств пурпурной нити Каппадокии с золотой нитью Аравии и прочими, столь же весомыми вопросами. Я выбирала ковер целый день, а все потому, что в глубине души старалась подальше отодвинуть неизбежное — встречу с Цезарем. Но затягивать дело до бесконечности было невозможно.
Теперь ковер, упрятанный в чехол, лежал у моих ног, я сидела с понурым видом в рыбацкой лодке, а Аполлодор, стараясь держаться на безопасном расстоянии от берега, налегал на весла и направлял суденышко на запад. К Александрии.
Я видела огни вражеских костров и поднимавшийся над ними дым. Вскоре мы миновали неприятельский лагерь, и берег превратился сначала в линию безлюдных песков, а потом стал покрываться зеленью. Мы приближались.
Моряки, подплывающие к Александрии, в первую очередь замечают маяк. Однако я этой картины не увидела: задолго до появления маяка я забралась в ковер, и Аполлодор надежно обвязал его.
Я оказалась заключенной в темный шерстяной кокон, пахнущий сладковатой пылью. Я ничего не видела, но ощущала, как приподнимается и опадает на волнах лодка. Когда качка усилилась, я догадалась, что мы уже на входе в гавань: даже в хорошую погоду волнение там сильнее, чем в открытом море, поскольку волны разбиваются об основание маяка.
Из-за того, что нас подбрасывало на волнах, меня стало подташнивать. Я не могла сдержать слабой улыбки: целый день выбирала ковер, а теперь рискую в один миг его испортить.
— Какое впечатление это произведет на Цезаря! — сказала я себе. — Очаровательный подарочек, ничего не скажешь.
Оставалось лишь закусить губу и заставить себя забыть о качке. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но тут мы вошли в спокойные воды. Лодка перестала дергаться и подскакивать, а до моего слуха донеслись приглушенные ковром голоса. Тем же путем плыли и другие лодки.
Разумеется, иначе и быть не могло: дворец нельзя отрезать от мира, он нуждается в постоянном подвозе провизии и топлива. И уж конечно, стража не обратит внимания на одну небольшую и ничем не примечательную лодку.
Я услышала, как Аполлодор добродушно переговаривается с лодочниками, в то время как наша посудина легко скользит по неподвижной воде. Потом дерево стукнулось о дерево, и лодку снова сильно качнуло, когда Аполлодор выбрался из нее на берег. Теперь он не греб, а тянул ее на веревке вдоль канала — скорее всего, главного. Он пересекал город с юга на север, соединяя озеро с дворцом.
Который сейчас час? Судя по оживленному движению на воде, еще день; но мне хотелось, чтобы время клонилось к закату. Чем позднее я доберусь до покоев Цезаря, тем вероятнее, что он будет один.
Мы скользили по водной глади, а потом вдруг остановились. Должно быть, это вход на территорию дворца. Зазвучали приглушенные неразборчивые голоса: Аполлодор объяснялся с дворцовой стражей. Что он им говорит?
О Исида, должно быть, ты вложила в его уста нужные слова. Я услышала, как Аполлодор рассыпался в благодарностях, и перекрывающая канал железная решетка со скрежетом поднялась, давая нам проплыть.
Я почувствовала, как привязывают лодку. Потом наступила тишина: ничего, ни голосов, ни движения. Через некоторое время мне уже казалось, что я задыхаюсь. Плотно скатанный ковер не позволял наполнить легкие, а неподвижность раздражающе дезориентировала.
Должно быть, я либо заснула, либо впала в забытье, потому что совершенно ничего не помню до того момента, как пришла в себя от тряски. Ковер (и меня внутри него) куда-то несли. Я не знала, Аполлодор это или кто-то другой, и старалась расположиться естественно, чтобы ничто — за исключением веса — не выдало моего присутствия. Что касается тяжести, мы с Аполлодором заранее придумали объяснение: будто бы в ковер завернуты золотые сосуды в дар Цезарю.
Я пыталась вытянуться так, чтобы никакие подозрительные выпуклости не были заметны. Однако если бы я застыла слишком прямо, это выглядело бы неестественно, так что мне приходилось изгибаться в такт шагам, насколько позволял позвоночник.
Казалось, моя шея вот-вот хрустнет, а голова на каждом шагу ударялась о внутреннюю поверхность скатанного ковра. В сочетании с духотой это грозило самым настоящим обмороком; перед моими глазами уже вспыхивали звездочки.
Мы снова остановились. Я услышала тихие голоса, потом более громкие. Судя по тону, люди спорили.
Заскрипела дверь.
У меня перехватило дух. Голоса зазвучали снова. Я почувствовала, как меня положили на пол, и ощутила тянущее усилие, когда разрезали крепление. А затем внезапно кто-то дернул ковер за край, он развернулся, и я выкатилась наружу, на скользкий пол из оникса. Мне не сразу удалось опомниться и остановиться. Первое, что я увидела, — две мускулистые ноги в римских военных сапогах.
Я села, мой взгляд быстро взбежал верх по кожаным ремням облачения, по сверкающему панцирю, и я посмотрела в лицо стоявшего надо мной человека.
Лицо Цезаря.
Я знала его по бюстам и портретам. Они прекрасно передавали черты, однако ни один художник или ваятель не сумел запечатлеть ту сдержанную, грозную мощь, которой дышал весь его облик.
— Приветствую тебя, — произнес он.
Голос его был тихим — почти шепот, однако не тот шепот, как если бы Цезарь боялся подслушивающих. Нет, то был шепот человека, не имеющего нужды повышать голос, ибо окружающие и так напрягают слух, дабы уловить каждое его слово.
И все же я заметила промелькнувшую по его лицу тень удивления, полностью скрыть которое не удалось даже ему.
Он наклонился, взял меня за руку и помог встать, поражая своей спокойной уверенностью: ведь мне ничего не стоило ударить его ножом. Но вместо того я поднялась и оказалась с ним лицом к лицу.
Все мои страхи отступили, теперь стало не до них. Следовало сориентироваться в происходящем, а я еще нетвердо держалась на ногах после путешествия в ковре и едва справлялась с головокружением. Снаружи было темно, покои освещались масляными светильниками. Сколько прошло времени? Как долго мы ждали допуска к Цезарю? По-видимому, он сейчас один. Неужели это возможно?
