Через несколько мгновений Руфий уже поднялся на борт, где Цезарь приветствовал соратника, как потерянного и обретенного брата.
— Ты загорел дочерна, Цезарь! — воскликнул Руфий. — Солнце обратило тебя в нубийца?
При этом он с явным неодобрением косился на слуг со страусовыми опахалами.
Цезарь рассмеялся.
— Да уж, мне довелось проделать много миль под палящим солнцем. Поверь, перед тобой все тот же Цезарь. Однако ты ведь примчался сюда не для того, чтобы полюбоваться моим загаром. Что случилось?
Сердце мое сжалось.
Руфий извлек связку бумаг и протянул Цезарю, однако тот отвел документы в сторону.
— Потом прочитаю. Выкладывай главное, так будет быстрее. Как Александрия?
— В Александрии спокойно. Народ не бунтует, столкновений нет. Неприятности в Понте. Царь Фарнак разгромил твоего полководца Кальвина, захватил провинцию и перебил или кастрировал всех римских купцов и граждан. Он решил, что это сойдет ему с рук, потому что ты слишком… занят.
— Кальвин! Он послал нам тридцать седьмой легион — и остался без защиты. — От недавней беззаботности Цезаря не осталось и следа. — За него нужно отомстить!
— Все согласны с тобой, — промолвил Руфий и вздохнул, словно чувствовал себя виноватым из-за необходимости выкладывать неприятные новости. — Да только это не единственный повод для мщения. Мы получили донесения о том, что остатки сил Помпея собираются под знаменами его сыновей на северном побережье Африки. Юба, царь Нумидии, с ними заодно.
— Значит, вопрос лишь в одном, кем из врагов я займусь в первую очередь.
— Именно.
Я все это время стояла рядом с Цезарем, но Руфий только теперь поклонился мне.
— Приветствую тебя, прекрасная царица.
— Привет и тебе, Руфий. Я всегда рада тебя видеть, хотя твои новости вовсе не радуют.
Я не кривила душой: сын вольноотпущенника Руфий с его широким простоватым лицом и впрямь мне нравился. Для меня всегда оставалось тайной, что именно в человеке вызывает необъяснимую симпатию, а что — столь же необъяснимую неприязнь. Думаю, это относится к внутренним качествам.
— Неужели мир никогда не успокоится? — рявкнул Цезарь.
Казалось, необходимость постоянно тушить возникающие то здесь, то там пожары стала слишком тяжкой задачей даже для него. Выглядел он в тот момент так, словно и не отдыхал целых шесть недель.
— Это ненадолго, дорогой, — постаралась успокоить его я. — Совсем скоро, как только ты вернешься в Рим…
— Главные затруднения связаны как раз с Римом, — перебил меня Руфий.
— Ладно, — промолвил Цезарь, — давайте-ка спустимся в каюту. Такие вопросы не стоит обсуждать на палубе.
Он повернулся на каблуках и, не оглядываясь, направился к люку. Мы последовали за ним.
Спустившись по ступеням в просторное помещение в центральной части корабля, где мы советовались с капитаном, изучали карты путешествия и проводили встречи с сопровождающими нас римскими командирами, он присел на краешек длинного стола из гладкого кипариса и сказал:
— Приступим.
Я выдвинула позолоченный стул и знаком предложила Руфию последовать моему примеру.
— Здесь есть стулья, — настойчиво сказала я Цезарю. — Или ты уже в военном лагере?
— Что в Риме? — спросил он тихим голосом, полным сдержанной угрозы. Я так давно не слышала этого тона, что почти успела его забыть.
— Полтора года назад ты навел там порядок, — сообщил Руфий, — но за прошедшее время воцарилось фактическое безвластие. Марк Антоний, оставшийся вместо тебя, — воин, конечно, неплохой, но политик никудышный. Он сейчас теряет почву под ногами. Дело дошло до стычек на Форуме: люди Антония против людей Долабеллы. Восемь сотен погибших. А на итальянском побережье бунтуют ветераны — заявляют, что не дождались обещанных наград.
— Что-то еще? — спросил Цезарь.
— Нет, — Руфия, похоже, удивил этот вопрос. — Разве не достаточно?
— Я нахожусь в Египте уже восемь месяцев, — медленно произнес Цезарь. — Преследовал Помпея, но оказался вовлечен в еще одну войну и потерял много драгоценного времени.
— Да, — подтвердил Руфий, — особенно с учетом полной потери сообщения с Римом. До декабря там даже не были уверены, жив ли ты. Кое-кто решил, что Цезарь умер.
В голосе соратника слышался укор.
— Я не умер, — промолвил Цезарь, — но в каком-то смысле оказался погребенным.
Он широким жестом обвел просторную, роскошно убранную каюту.
— Вот, посмотри. Египет похож на гигантскую гробницу — стоит задержаться здесь, и начинаешь превращаться в мумию. Это страна мертвых, недаром более всего она славится не дворцами и не храмами, а могилами.
— Может быть, и я тоже мумия? — вырвались у меня возмущенные слова. — Или Александрия, всемирно известная колыбель наук, искусств и наслаждений жизни, — гробница?
Цезарь рассмеялся.
— Александрия, как всем известно, не Египет. Но даже она кажется удаленной от обычной жизни — может быть, как раз из-за цивилизованности и богатства.
На этом разговор завершился. Было ясно, что Цезарь готов уехать. Мир на двоих оказался для него тесен, и он рвался на волю.
В ту ночь в нашей спальне он казался задумчивым, почти печальным. Сознавая, что все подошло к концу, он долго смотрел на свою чашу с вином (что нехарактерно для него), а потом осушил ее до дна. Это немного смягчило его суровые черты, но пальцы все еще нервно пробегали по ободку сосуда поверх узорной гравировки.
— Давным-давно я сказал тебе, что избегаю вина, потому что оно вызывает у меня странные симптомы. После той ночи в пустыне ты знаешь, каковы они. Но сегодня мне все равно.
Я обняла его и спросила:
— Что ты будешь делать? То есть когда ты отбудешь?
— Скоро, — ответил он. — Через несколько дней.
— Несколько дней? А ты не можешь подождать рождения нашего ребенка? Осталось несколько недель.
— У меня нет этих недель! — отрезал Цезарь, и я поняла, что возражать бесполезно.
— Понятно.
Донашивать и рожать мне предстояло одной, но спорить с Цезарем не имело смысла, и я лишь старалась не выдать своих чувств. Зачем раздражать его понапрасну? Однако это далось мне нелегко. Я с трудом сдерживалась, чтобы не спросить: неужели и свадьба, и наше дитя ничего для него не значат?
— И вот еще что… — промолвил он, продолжая вертеть в руках чашу.
— Я слушаю. — Сердце мое подскочило.
— Ты должна выйти замуж за младшего Птолемея до моего отъезда. Ты не можешь править одна и формально должна состоять в браке.
— Я уже состою в браке! — вырвалось у меня. — Всем объявлено и о нашем сочетании, и о скором рождении…
