— Как сегодня дела, любовь моя? — ласково спросила она.
— Ничего хорошего, — проворчал я и сообщил последние новости.
Анна посмеялась над письмом Екатерины, особенно развеселили ее новые ливреи с вензелями, символизирующими любовный союз. Но потом ее смех резко оборвался, и на лице отразилось страдание.
— Несчастная отвергнутая женщина, — медленно произнесла она. — Трудно любить того, чьи чувства потеряны безвозвратно.
Я настороженно взглянул на нее, но, похоже, она просто рассуждала.
— У ирландцев есть печальная триада об ожидании, — продолжала Анна. — Невыносимо горько ждать смерти и не умирать; угождать и не дождаться одобрения; и ждать того, кто не идет.
— Но я не иду к ней из-за вас. И вы ее жалеете? — удивился я.
— И да, и нет… Нет — потому что сделанного не воротишь. Да — потому что и я когда-нибудь могу оказаться на ее месте.
Абсурдная мысль. Можно ли представить Анну тучной, пятидесятилетней, изводящей себя молитвами и домогательствами к охладевшему мужчине. Никогда. Анна предпочла бы смерть.
— Бестолковый разговор, — заметил я и, меняя тему, сообщил ей о папском распоряжении.
— Значит, опять придется играть с ним в прятки? — весело спросила она.
— В такой игре вы преуспели. А теперь, любовь моя, вам придется научить этому искусству и меня.
Долгие годы она ловко пряталась от меня, заставляя терзаться и мучиться, но теперь я мог насладиться ее мастерством, более того, получить от него реальную выгоду. Мне не терпелось посмотреть, как она будет водить за нос римского посланника.
Сгустились сумерки. Вскоре Норрис принес нам ужин и охапку дров для камина. Вечер сулил приятное уединение. Анна с улыбкой смотрела на сдержанного, тактичного камердинера, тщательно исполняющего свои обязанности.
Всем своим видом он давал понять, что не стоит обсуждать при нем наши тайные планы.
В камине потрескивал огонь; его жар разгорячил мою кровь. Я изрядно распалился, однако, подобно своему слуге, сохранял внешнюю чопорность и вежливым кивком поблагодарил его, когда он убрал со стола остатки трапезы. Норрис подкинул в камин пару благоухающих поленьев и, испросив дозволения удалиться до утра, закрыл за собой дверь.
Я отнес Анну в кровать, застланную свежими простынями, которые выгладил другой усердный слуга.
— Ах, женушка, — сказал я, лежа на спине и обнимая Анну. — Вас нельзя не обожать!
Приложив ладонь к ее округлившемуся животу, я испытал чувство необычайной полноты бытия.
Почему же тогда я не мог плотски любить ее? Почему вдруг мое мужское естество стало таким же мягким, как девичьи груди? Непостижимая тайна. Мои чресла пульсировали, но вяло.
Я отвернулся, скрывая мучительное смущение. Но Анна все поняла; конечно поняла. Если бы она сказала хоть слово, оно повисло бы между нами навеки.
— Уходите! — сказал я. — Быстро уходите.
* * *
Оставшись один в опочивальне, я сидел, устремив взгляд на огонь. В воздухе витал сладостный аромат. Игриво пляшущие языки пламени словно издевались надо мной.
Мой взгляд упал на письмо Екатерины, лежавшее на конторке. Я взял его и бросил в камин. Глядя, как чернеет пергамент, я не смог подавить горькую усмешку. Порой мы сами не знаем, чего хотим.
На следующее утро, при ярком солнечном свете, вчерашняя слабость показалась мне случайной и несущественной. Пока Норрис одевал меня, я, весело посвистывая, похвалил его и сказал, что благоухание в спальне было восхитительным.
— Надеюсь, это способствовало вашему удовольствию, — скромно отозвался он.
— Безусловно! — воскликнул я, одарив слугу сияющей и, как мне казалось, искренней улыбкой.
Он выглядел удовлетворенным.
— Полагаю, папский посланник провел бесполезный вечер? — с облегчением перевел я разговор на другую тему.
— Да.
— Где он сейчас?
— Нарушает пост с герцогом Суффолком.
Ха! Я прыснул от смеха. Чарлз Брэндон ненавидел Папу почти так же, как я, хотя и по менее веским причинам. Однако Рим с большей готовностью признал недействительными два его предыдущих брака — это служило для меня ободряющим примером перед тем, как я начал собственные переговоры с понтификом.
— Полагаю, Брэндон в беседе с посланцем Климента упомянет, что я охочусь в Нью-Форесте, в двух-трех днях пути от Лондона. Придется поискать меня там…
— Я напомню ему об этом, — сказал Норрис, не выказав ни малейшего удивления.
Меня поразила его выучка. Откланявшись, он ушел, чтобы отправить гонца с уведомлением в дом Суффолка.
Я надеялся, что папскому приспешнику доставит удовольствие бесплодная вылазка. Возможно, ему даже повезет подстрелить вепря, хотя это будет и не та добыча, за которой он должен охотиться.
«А тот, кого хотят загнать, как зверя, — подумал я, решительно поднимаясь с кресла, — сейчас пойдет освежиться да принарядиться, ибо дела не ждут. Королю надо хорошо выглядеть, чтобы производить на подданных впечатление».
Я еще не закончил с утомительными утренними церемониями, когда мне доложили, что Кромвель настоятельно просит аудиенции. Тогда я с облегчением отослал цирюльника и парфюмера, особенно последнего. Он предложил несколько новых приятных ароматов, «дабы расшевелить подмороженную зимнюю страсть». Эти дразнящие запахи пропитали комнату, действуя как досадное напоминание о прошедшей ночи. Раздраженно ворча, я повернулся, чтобы приветствовать Кромвеля.
— Ваша милость! — воскликнул он.
По его обычно мрачной физиономии блуждала ухмылка, не сулившая, на мой взгляд, ничего хорошего.
— Что случилось? — небрежно спросил я, пытаясь скрыть охватившую меня тревогу.
— Ваша милость, я принес… наше освобождение.
Он взмахнул руками, и на стол, точно гончие с холма на равнину, выкатились два свитка. Я заметил покачивающиеся внизу папские печати.
— Владыка небесный! Я не желаю их видеть! Убирайтесь и скажите, что я не принял вас. Болван!
Рассмеявшись, он взял бумаги, мотнул головой и направился ко мне через отвратительное ароматическое облако «зимней страсти» с непоколебимой уверенностью, как Моисей по дну Красного моря.
— Да нет же, ваше величество, ваши молитвы услышаны, — мягко возразил он.
— Буллы… — прошептал я. — Долгожданные буллы!
— Разумеется. — Он почтительно вручил их мне. — Они как раз прибыли в Дувр с ночным кораблем. И посланник сразу привез их сюда.
Быстро развернув свитки, я аккуратно расправил их концы. Действительно, Папа Климент одобрил кандидатуру Томаса Кранмера и подписал указ о его назначении архиепископом Кентерберийским.
