А вспомнил он об этих тезисах, когда услышал вдруг собственную фамилию:
- …такие, как, например, товарищ Полушкин. Своим самозабвенным трудом товарищ Полушкин еще раз доказал, что нет труда нетворческого, а есть лишь нетворческое отношение к труду. Я не стану вам рассказывать, товарищи, как понимает свой долг товарищ Полушкин: он сам расскажет об этом. Я хочу только сказать…
Но Егор уже не слушал, что хотел сказать министр. Его враз кинуло в жар: бумажки-то остались на столе, и что в них было сказано, Егор и знать не знал и ведать не ведал. Он кое-как дослушал доклад, похлопал вместе со всеми и, когда объявили перерыв, торопливо стал пробираться к выходу, надеясь сбегать в гостиницу. И уж почти добрался до дверей, но тут гулко покашляли в микрофон, и чей-то голос сказал:
- Товарища Полушкина просят срочно подойти к столу президиума. Повторяю…
- Это меня, что ль, просят? - спросил Егор у соседа, что вместе с ним толкался в дверях.
- Ну, если вы тот Полушкин…
- Ага! - сказал Егор и полез встречь людского потока.
За столом президиума уже не было министра, а сидел председатель да вокруг вертелись какие-то мужики. Когда Егор спросил, чего мол, звали, они сразу зашебаршились, резво схватившись за аппараты.
- Несколько снимков. Повернитесь, пожалуйста.
Егор вертелся, как велено, с тоской думая, что время уходит понапрасну. Потом долго отвечал на вопросы, кто, да откуда, да что удумал такое особенное. Поскольку он считал, что ничего еще не удумал, то и отвечал длиннее, чем требовали, и беседа затянулась: уж звонки прозвенели. Егора отпустили, но выйти он уже не смог, а сел на место, решив, что сбегать придется на втором перерыве.
Первый выступавший говорил складно и Егору понравился. Он хлопал дольше всех и опять чуть не упустил свою фамилию.
- Подготовиться товарищу Полушкину.
- Чего сказали-то?
- Подготовиться.
- Как это?
- Тише, товарищи! - недовольно зашумели сзади.
Егор примолк, лихорадочно соображая, как готовиться. Он мучительно припоминал нужные слова, взмок и пропустил половину выступления. Однако вторую половину расслышал, и эта половина вызвала в нем такое несогласие, что он маленько даже успокоился.
- Нужны дополнительные законы, - говорил оратор, суровея от собственных слов. - Ужесточить требования. Карать…
Кого карать-то? Егор с неохотой - из вежливости - похлопал, а тут выкликнули:
- Слово предоставляется товарищу Полушкину.
- Мне? - Егор встал. - Мне бы потом, а? Я это… бумажки забыл.
- Какие бумажки?
- Ну, речь. Мне речь написали, а я ее на столе позабыл. Вы погодите, я сбегаю. Зал весело зашумел:
- Давай без бумажек!
- А кто написал-то?
- Смелей, Полушкин!
- Проходите к трибуне, - сказал председатель.
- Зачем проходить-то? - Егор все же вылез из ряда и пошел по проходу. - Я же говорю: сбегаю. Они… это… на столе.
- Кто они?
- Да бумажки. Написали мне, а я позабыл.
Хохотали, слова заглушая. Но Егору было не до смеха. Он стоял перед сценой, виновато склонив голову, и вздыхал.
- А без чужих бумажек вы говорить не можете? - спросил министр.
- Ну, дык, поди, не то скажу.
- То самое. Проходите на трибуну. Смелее, товарищ Полушкин!
Егор нехотя поднялся на трибуну, поглядел на стакан, в котором пузыри бежали. Зал сразу стих, все смотрели на него, улыбались и ждали, что скажет.
- Люди добрые!-громко сказал Егор, и зал опять покатился со смеху. - Погодите ржать-то: я не «караул» кричу. Я вам говорю, что люди- добрые!
Замолчали все, а потом вдруг зааплодировали. Егор улыбнулся.
- Погодите, не все еще сказал. Тут товарищ говорил, так я с ним не согласен. Он законов просил, а законов у нас хватает.
- Правильно!-сказал министр. - Только уметь надо ими пользоваться.
- Нужда научит, - оказал Егор. - Но я к тому, чтоб нужды такой не было. Этак-то просто: поставил солдат с ружьями и гуляй себе. Только солдат не наберешься.
И опять зааплодировали. Кто-то крикнул:
- Вот дает товарищ!
- Вы мне не мешайте, я и сам собьюсь. Мы с вами при добром деле состоим, а доброе дело радости просит, а не угрюмства. Злоба злобу плодит, это мы часто вспоминаем, а вот что от добра добро родится, это не очень. А ведь это и есть главное!
Егор ни разу не выступал и поэтому но особо боялся. Велели говорить, он и говорил. И говорилось ему, как пелось.
- Вот сказали: делись, мол, опытом. А зачем им делиться? Чтоб обратно у всех одинаковое было, да? Да какой же в этом нам прок? Это у баранов и то шерсть разная, а уж у людей -сам бог велел. Нет, не за одинаковое нам драться надо, а за разное, вот тогда и выйдет радостно всем.
Слушали Егора с улыбками, смехом, но и с интересом: слово боялись проворонить. Егор это чувствовал и говорил с удовольствием:
- Но радости покуда наблюдается мало. Вот я при Черном озере состою, а раньше оно Лебяжьим называлось. А сколько таких Черных озер по всей стране нашей замечательной - это ж подумать страшно! Так вот, надо бы так сотворить, чтобы они обратно звонкими стали: Лебяжьими или Гусиными, Журавлиными или еще как, а только чтоб не Черными, мил дружки вы мои хорошие. Не Черными - вот какая наша забота!
Снова зааплодировали, зашумели. Егор покосился на стакан, что поставили ему, и, поскольку вода в том стакане перестала пузыриться, хлебнул. И сморщился: соленая была вода.
- Все мы в одном доме живем, да не все хозяева. Почему такое положение? А путают. С одной стороны вроде учат: природа-дом родной. А что с другой стороны имеем? А имеем покорение природы. А природа, она все покуда терпит. Она молчком умирает, долголетно. И никакой человек не царь ей, природе-то. Не царь, вредно это - царем-то зваться. Сын он ее, старший сыночек. Так разумным же будь, не вгоняй в гроб мамоньку.
Все захлопали. Егор махнул рукой, пошел с трибуны, но вернулся:
- Стойте, поручение забыл. Если кто тем лотом насчет туризма хочет, так к нам давайте. У нас и гриб, и ягода, и Яков Прокопыч с лодочной станцией. Распишем лодочки: ты -на гусенке, а я - на поросенке: ну-ка, догоняй!
И под общий смех и аплодисменты пошел на свое место.
