Мы, Сулейман, султан Турции, наместник Аллаха на земле, владыка владык подлунного мира, властелин людских умов, царь верующих и неверующих, царь царей, император Востока и Запада, приветствуем высокочтимого и могущественного Генриха, короля Англии, Франции и Ирландии.
Желая заручиться Вашим неизменным благорасположением и благоволением к нам, мы посылаем Вам в дар живого зверя из наших владений. Подобно нам с Вами, он могуч, вынослив и долговечен, способен вынести любые ненастья и превратности судьбы. Благодаря коварству и могуществу сей исполин, равно как и мы, побеждает врагов. Предоставьте ему кров и, прошу Вас, признайте наши владения в Европе. Пусть мы и наши подданные покажемся поначалу такими же странными, как этот зверь, однако примите мои уверения в том, что и он, и мы способны жить и процветать в северных краях. Ваш избранный Богом брат Сулейман.
Каково! Дареному крокодилу уготовили видную роль — он станет символом левантийской живучести! Этот глупый турок не имел ни малейшего понятия об английских зимах, обрекающих африканца на жалкую кончину.
Свернув пергамент, я сделал знак вооруженным силачам.
— Освободите же наконец эту зверюгу.
Не теряя времени, меня обступили члены Тайного совета и заклекотали, подобно стае стервятников.
— Невыносимо, какая наглость! Дерзкий турок заявил о своих намерениях пролезть в Европу и надолго в ней обосноваться, — прошипел Генри Говард.
— Да, — поддакнул Стивен Гардинер, хитрющий епископ Уинчестера.
— В Европу он уже пролез, — проворчал я. — В тысяча пятьсот двадцать первом году он завоевал Белград, а в прошлом году едва не захватил Вену. Халиф давно бросил якорь в наших водах, однако многие из нас не замечают того, что творится под носом. А на самом деле перед нами стоит сложная задача: помочь ему убраться обратно в Азию.
— Сам Господь поможет ему в этом, — небрежно бросил Уильям Питри, мой министр.
— Чтобы совершилась воля Господня, понадобятся руки и ноги, — возразил Томас Сеймур. — И я готов предложить свои услуги.
— И я, — поддержал его брат Эдвард.
Бедолаги. На их долю не выпало войн, и они просто рвались в бой. Вероятно, жестоко лишать молодых людей шанса проявить себя в сражениях, в борьбе с тем, кого они полагают грешником и духовным врагом. Старики когда-то пытались отговорить меня от войны. И они были по-своему правы. Разногласия, возникшие у нас с Францией в 1513 году, теперь совершенно забыты. Главным тогда представлялось иное: мне необходимо было доказать себе, что я не трус и не отступлю перед опасностью. Иначе я не узнал бы собственную натуру.
Благоразумие проповедует предусмотрительность. Поживем — увидим. Выдержит ли дерзкий турок — как и нильская тварь — европейскую зиму? Пусть Карл заботится об этом чужаке. Это его трудности. Сулейман вторгся в его владения и даже претендовал на трон императора Священной Римской империи. Англии нет необходимости вмешиваться в их дела. К чему растрачивать пыл на чужих берегах? Ведь на родном острове уже скопились силы, жаждущие добиться власти, и они способны взорвать страну изнутри. Грядет религиозный раскол. Разве не благоразумно использовать их для заморской войны, раздробить ради грядущего спокойствия моего Эдуарда?
Затрещали и упали на землю последние деревянные стойки. Помощники отошли в сторону, а к ящику приблизился Квигли, издавая дикие кудахчущие звуки. Он нерешительно помедлил перед входным отверстием, перед темным безмолвным провалом. Зверь уснул или впал в оцепенение перед смертью?
— Война — это безумие, — прошептал Питри у меня над ухом.
Я понял его. Отчасти он прав. Но безумие многолико.
— Крайне безрассудно закрывать глаза, обнаружив опасность, — наставительно напомнил я ему.
— По-моему, рептилия больна, — озабоченно произнес Квигли. — Едва ли она вообще способна двигаться. Ей пришлось перенести труднейшее и долгое путешествие. Но полагаю, сладкая вода оживит ее.
Зрители разочарованно вздохнули. Им хотелось увидеть свирепого хищника, а не доходягу, истощенного и больного.
Елизавета приблизилась ко мне.
— Я с удовольствием буду навещать это удивительное создание, — сказала она.
Вот как? Это вместо усердных занятий?
— Нет, моя дорогая, — ответил я. — Вам подобает уделять внимание книгам.
— Но если я смогу помочь господину Квигли…
— Юная леди, вы хотите помогать в зверинце? Забросить ваши занятия, ваши…
— Мои занятия бесполезны, — заявила она. — Зачем они нужны? Мне не суждено править Англией, так же как и выйти замуж. Поэтому ваше величество может предоставить мне полную свободу. Я не представляю ни для кого опасности и совершенно никому не нужна, поскольку меня считают незаконнорожденной. Прошу вас, позвольте мне жить по моему разумению. Мне хочется ухаживать за бедной бессловесной тварью — так разве я гожусь на что другое? Уж вам-то от меня мало проку.
Ее дерзкий взгляд, бойкие замечания и насмешливое лицо — все это подхлестнуло мои подозрения. Она дочь Анны Болейн, мне никогда не забыть этого. Разве ребенок ведьмы может быть моим?
А вдруг Елизавете помог появиться на свет Марк Смитон? Некоторые шептуны подмечали ее сходство с ним. Они шушукались по углам — ведь если бы их болтовня достигла моих ушей, ее сочли бы государственной изменой. Разумеется, я узнавал о таких разговорах, но из вторых рук — благодаря подобострастным льстецам и сплетникам. Согласно их сведениям, Мария, к примеру, однажды заметила, что Елизавета похожа на «ее отца, Марка Смитона». Я не стал благодарить особу, доложившую мне об этом.
— Что значит «мало проку»? — возразил я. — Ваше место здесь, в моем сердце.
Мне хотелось, чтобы Елизавета относилась ко мне с дочерней привязанностью. Проклятье, я нуждался в том, чтобы мои дети любили меня! Сам я ненавидел отца; и вот, похоже, жизнь моя складывается так, что мои отпрыски, в свой черед, будут испытывать ко мне неприязнь.
— Мне нет места ни в чьем сердце, — ответила она. — Я не собираюсь ни с кем завязывать близкие отношения.
Бисеринки пота выступили на чистом лобике, а над ним пламенели рыжие, как у меня, волосы. Солнце уже поднялось высоко, начинался знойный июльский день, и вскоре на улице станет невыносимо жарко.
— Несмотря на вашу юность, вы так жестокосердны? — спросил я.
Она отвернулась в смущении; по правде говоря, мои слова прозвучали так, словно я просил ее о снисхождении. Да, если я и мечтал добиться чьей-либо любви, так это любви моих детей. Женщины больше не интересовали меня. С ними покончено.
Окружающие прислушивались к нашему разговору.
— Если вы желаете навещать эту тварь, — наконец сказал я, — то невозможно найти более разумной и доброй попечительницы. Только я прошу вас, будьте осторожны: когда крокодил окрепнет, к нему вернутся и его кровожадные хищные повадки. Никогда не приближайтесь к нему без сопровождения господина Квигли.
