— Великая блудница, — пробурчал я.
Я поднял голову. Внимательно следивший за мной Кромвель впился в меня своими глазками-пуговками.
— Благодарю вас, — наконец сказал я. — Мне пора было узнать всю правду.
— Почему-то правда обычно связана с болью, — кивнув, заметил Кромвель. — Недаром говорится: «мучительная правда». Никто не скажет «счастливая правда». Простите, ваше величество, — смиренно прибавил он.
— Господь посылает страдания, дабы наставить нас на путь истинный, — машинально произнес я.
Заученная максима. Но верю ли я в нее?
— Тем не менее они ранят нас. И избежать боли помогает только равнодушие.
Видимо, Кромвель стал таким бесчувственным после смерти своей жены.
— Равнодушие могло бы принести покой, — согласился я.
Покой — непостижимое… недоступное мне состояние. Всю свою жизнь я только и делал, что переживал… по любому поводу.
— Может, заберем добычу? — Он показал на луговину, куда упали грачи. — Если мы оставим ее, то наши ловцы полностью утолят голод и не пожелают больше охотиться.
Я машинально направился к охотничьим трофеям, испытывая странную раздвоенность. Словно не я, а кто-то другой бросил в сторону приманку для соколов и принялся складывать несчастных искалеченных грачей в ягдташ. За этим человеком наблюдал Генрих, только что безвозвратно прозревший, тот самый Генрих, чья жена оказалась изменницей и блудницей.
Почему я ничего не чувствовал? Откуда эта отстраненность? В душе тоскливо и тревожно бил колокол, но эти звуки доносились как будто из-под воды.
Соколы вновь взмыли в небо, а мы с Кромвелем продолжили наш жутковатый разговор.
— Я позвал господина Смитона на обед, — сообщил он. — И развлекал его на прошлой неделе в моем лондонском особняке. Ему польстило приглашение. И мне удалось… разговорить его. Он признался во всем. У него были плотские отношения с королевой.
— Он так и сказал… «плотские отношения»?
— У меня есть его признания, — кивнул Кромвель. — Вы позволите?
Он махнул рукой в сторону наших лошадей. Мы подошли к ним, и Крам извлек из седельной сумки связку бумаг.
— Здесь подробно записан наш разговор, — пояснил он. — Мне казалось, так будет надежнее всего.
Я прочел все эти гнусности, Смитон признался в прелюбодеянии, а заодно назвал других любовников Анны: Уильяма Бреретона, Фрэнсиса Уэстона и Генри Норриса.
Генри Норрис. Мой камергер, мой друг.
Хотела ли она испытать особое удовольствие, соблазнив его?
Должно быть, он сопротивлялся. Я знал, что Норрис достойный и честный парень. Наверное, он оказался трудной добычей, настоящим вызовом ее изобретательности и настойчивости. Но очевидно, она преуспела.
Смитон рассказывал об этом так:
* * *
«Анна спросила Норриса, почему он не испытывает особого пыла к Маргарет Шелтон, с которой собирался заключить выгодный брак, и в ответ на его молчание заявила: „Ах, если с королем произойдет несчастье вроде его падения с лошади в январе, вам придется обратить на меня более благосклонное внимание. Вы же хотите получить в наследство королевские туфли?“»
* * *
Значит, она высмеяла мои рыцарские достоинства. Я почувствовал себя ничтожным слабаком.
* * *
«Фрэнсис Уэстон также пренебрег своей женой, одарив благосклонностью невесту Норриса. Когда Анна укорила его, он ответил: „При дворе есть одна особа, которую я люблю более пылко, чем мою супругу или госпожу Шелтон“.
„Неужели? И кто же это?“ — невинно поинтересовалась Анна.
„Ваша милость“, — признался он».
* * *
«Случайно встретив Марка Смитона, который избегал встреч с ней и выглядел несчастным, она безжалостно спросила его: „Отчего вы столь печальны?“
„Так, пустяки“, — ответил он, по возможности сохраняя достоинство.
„Нет, прошу вас, расскажите мне, — сказала она с таким неподдельным волнением, что ему захотелось поверить ей. — Вы несчастны потому, что я не обращаю на вас внимания в обществе?“»
* * *
Он поддался соблазну, а она, безусловно, испытывала изощренное удовольствие, по-прежнему выказывая ему пренебрежение в присутствии других.
* * *
«Даже не надейтесь, что я буду разговаривать с вами как с аристократом, ведь у вас нет никаких титулов», — любезно пояснила она.
«Нет-нет, довольно и взгляда, — ответил он и с мольбой воскликнул: — Я буду рад малейшему знаку со стороны вашей милости!»
* * *
Записи содержали много подробностей такого рода. Например, «услуги» Марка Анна оплачивала золотыми монетами.
Мне совершенно расхотелось читать дальше… Какому же дураку захочется нырять в смердящую клоаку?
— Есть еще кое-что, — доложил Кромвель, доставая очередной свиток. — Жена Джорджа Болейна, Джейн, подтвердила, что… что… в общем, вот запись ее подлинных слов.
На лице его отразилось замешательство.
Я развернул документ. В нем утверждалось, просто и ясно, что королева Анна Болейн и ее брат Джордж были любовниками. И они давно состоят в кровосмесительной связи.
— Какая мерзость, — наконец выдавил я. — Какая грязь, низость…
Я не мог придумать слово, в полной мере описывающее извращенную натуру Анны.
— Английская Мессалина… — прошептал я.
Сатана… Он искушает нас через гордыню. Я старался убедить себя в том, что хотя бы одна заповедь нерушима для королевы… Я верил в ее супружескую верность, несмотря на прочие грехи. Дьявол прознал об этом и решил бросить вызов моей вере…
— Прелюбодеяние королевы является государственной изменой. Как и разговоры о возможной смерти короля. Когда мы арестуем виновных и учиним суд? — спросил Кромвель.
— Скоро. Чем скорее, тем лучше.
Стервятники терзали очередные жертвы. Меня больше не привлекала охота. Я знал, как мастерски они умеют убивать; что же тут удивительного? Поражает то, что противоречит естественному закону.
Когда Тауэр побелеет и зелена взрастет трава,
С епископами королева исчезнет в пламени костра,
Из их пепла и возродится наша веселая страна…
Произнеся эти строки, Кромвель добавил:
— Предсказание переделали в популярную песенку. Мы не сжигали епископов… ведь сжигают лишь еретиков и ведьм. Может, пора начинать?
Анна будет сожжена. Ведьма сгорит на костре. И она давно знала о своей судьбе: должно быть, страх перед огнем породил в ней колдовское предвидение.
VIII
Прошел месяц. Я вел себя сдержанно и осмотрительно. У Кромвеля было достаточно времени, чтобы подготовить все необходимое для проведения арестов. Ему следовало действовать скрыто, дабы не насторожить соучастников, не дать им повода сбежать или нанести нам удар первыми. Анна была на это способна. Нога по-прежнему беспокоила меня, но хуже мне не стало, прежним оставалось и состояние Фицроя и Марии. Я не сомневался, что смертельное зелье ведьма уготовила каждому из нас и пока выжидала, понимая, что четыре покойника королевского рода за четыре месяца — это слишком. Зачем навлекать на себя ненужные подозрения?
