— Все верно, если я обидел даму, — согласился отец Реми, — пусть она решает. — И он повернулся ко мне со своей иезуитской усмешкой. — Дочь моя Мари-Маргарита, вы оскорблены?
Я вздернула подбородок и ответила:
— Нет.
Неделей раньше я бы сказала «да» — не сомневаясь, не колеблясь, использовала бы шанс навсегда удалить незнакомого человека из дома. Отец Реми был неизвестен мне и непредсказуем, не нужен сейчас, пока я оставалась незамужней. Потом мачеха могла хоть под завязку набить дом голубоглазыми духовниками, словно мешок зерном; несколько дней назад я, попав в подобную ситуацию, с милой улыбкой растоптала бы ростки карьеры отца де Шато в светском обществе Парижа.
Сегодня он взял меня в сообщники, и я пока не понимала — зачем.
Мачеха замерла, глупо округлив рот, отцовское лицо казалось мне размытым пятном, а виконт де Мальмер яростно потер щеку указательным пальцем. Я и раньше замечала за ним эту привычку — как будто его кто-то укусил чуть выше аккуратной бороды, и теперь укус чешется.
Лик отца Реми сиял непорочностью архангела с византийской иконы.
— Я думаю, что отец Реми непременно покается теперь и попросит у Господа прощения за свою ошибку, — добавила я, так как все молчали.
Веселое пиликанье скрипок придавало немой сцене налет абсурда.
— И я исповедуюсь и покаюсь. Правильно, отец Реми?
— Правильно, дочь моя Мари-Маргарита. Жду вас завтра в полдень в капелле.
— Я не опоздаю.
Взгляд мачехи скользнул мне за спину, и я обернулась. Средь расступающихся гостей торжественно шествовал Дидье, на вытянутых руках он нес поднос, накрытый серебряной крышкой, и смотрел так гордо, будто выносил его величеству корону на сочной бархатной подушке. Остановившись от нас в двух шагах, Дидье поклонился, не нарушив спокойствия подноса, и громко доложил:
— Гусиный паштет для его светлости виконта де Мальмера!
Праздничное явление паштета не прошло незамеченным — некоторые гости подошли поближе под предлогом, что желают посмотреть на изысканное блюдо, которого после трапезы виконта еще на всех хватит, не оскорбят же хозяева дома невниманием! Я подозреваю, что на самом деле им всем хотелось послушать, о чем мы тут в узком кругу секретничаем после вольты.
Мой жених повел себя разумно: он перестал мучить щеку, улыбнулся и прошагал к столу:
— Так любезно с вашей стороны! Я проголодался.
Инцидент был временно исчерпан.
Я выпустила руку отца и подошла поближе к виконту. Отец Реми стоял за моей спиной, и я ощущала его присутствие, как чувствуют тепло, идущее от очага. Виконт расположился в кресле, словно король, а мы стояли вокруг, подобно смиренным подданным. И верно, он — самый важный гость на нашем скромном балу, самый влиятельный, он берет замуж девицу в летах, длиннолицую и не имеющую понятия о смирении, — как же не смотреть в почтении и тишине, как этот святой человек вкушает гусиный паштет?!
Виконт де Мальмер вытер руки поданной ему салфеткой, обшитой по краю золотистым кружевом, подарил окружающим улыбку блаженствующего гурмана и снял крышку с подноса.
На горке гусиного паштета, средь украшающих блюдо виноградных листьев и душистого укропа, непринужденно сидел здоровенный скорпион.
Дамы завизжали и бросились прочь, какая-то нежная особа грохнулась в обморок, и остолбеневший кавалер едва успел ее подхватить. Мужчины стояли, застыв, я затолкала в горло невольный вскрик, а виконт замер, неотрывно глядя на черную тварь.
Вырванный из темного благоухающего мирка, ослепленный сиянием свечей, скорпион загнул хвост и, не пожелав оставаться в паштете, молниеносно метнулся к краю подноса. Он едва не увяз в укропе, но быстро справился. Преодолев заросли, скорпион резво побежал по скатерти, практически упал со стола и заскользил по полу, вызвав волну паники. Я не успела ни испугаться толком, ни отступить: отец Реми вынырнул из-за моей спины, словно заправский охотник, оказавшийся наконец рядом с дичью, и, широко шагнув, наступил на бегущую тварь. Хрустнуло и брызнуло, меня затошнило. Отец Реми нагнулся, поднял с пола останки скорпиона и внимательно их осмотрел. Затем обратил взгляд своих прозрачных глаз на моего отца:
— Позвольте сказать, граф де Солари. Господь явил свое неодобрение. Наверное, нужно завершать бал.
Ночью пришел дождь. Я слушала его трескучую песню, лежа под покрывалом без сна. В комнате привычно перекрещивались тени, их расположение я знала давно и надежно, и если бы какая-то из них сдвинулась, это вызвало бы во мне беспокойство. Я люблю, когда вещи находятся на своих местах. Помнится, однажды Нора слегка передвинула кресло перед камином и переставила чернильницы на моем столе; я полночи не могла заснуть, пытаясь понять, что не так.
С улицы проникал рассеянный свет фонаря у крыльца, слабый, но он давал жизнь любимым теням, и я все смотрела и смотрела на узкую отсвечивающую полоску на потолке. В коридоре кто-то кашлянул, прошелся медленными тяжелыми шагами. Пальцы мои непроизвольно теребили край одеяла, раз за разом пропуская меж подушечками наполовину оторванный клочок. Ночь текла мимо, тягучая, как смола.
Как взгляд священника, который убивает скорпионов.
Бал немедленно прекратили, гости разъехались по домам; к утру о происшествии будет знать весь Париж. Жители столицы — слишком любопытные люди и слишком невоздержанные в словах, так что завтра вечером выяснится, что наш бальный зал захлестнула волна скорпионов, они сыпались с потолка и тонули в бокалах с анжуйским.
Отец допросил Дидье там же, на месте, наш верный слуга клялся и божился, что, когда забирал поднос на кухне, никаких скорпионов в паштете не водилось. Он сам видел. И никого к подносу не подпускал. И сам скорпиона в паштет не сажал, как может его светлость такое предполагать! Он, благочестивый Дидье, даже дождевых червяков боится. Да и где ему взять скорпиона? Это не тот зверь, какими торгуют на каждом углу. Не курица или чай.
Дидье отпустили, пообещав утром устроить допрос всем слугам. Виконт де Мальмер отбыл, едва не забыв поцеловать мне руку на прощание. Я с тревогой вглядывалась в его лицо: испуган больше, чем желает показать, указательным пальцем натер на щеке некрасивое пятно. Отец Реми же хмурился, и оттого его кривые брови вставали под еще более странным углом. После того как гости нас покинули, отец увел меня, мачеху и отца Реми в большую гостиную и потребовал объяснений. Ничего объяснить ему мы не могли. Переводя взгляд с одного лица на другое, отец похрустывал пальцами, кривил уголки губ и морщился, словно нюхнул перца. Наконец, он высказал, что хотел:
— Мари, это не твоя ли шалость?
Видимо, еще помнил сюрприз, таившийся в брачной постели.
— Лягушек можно насобирать в саду, — ответила я сразу, — а где мне взять скорпиона? Это было десять лет назад, я давно выросла. К тому же не вижу смысла пугать человека, за которого собралась замуж.
