В последние дни он часто отсутствовал, уезжал куда-то дня на три, затем вернулся, оживленный. Сегодня утром исповедовал меня, на самом деле мы сидели в исповедальне и шепотом советовались о том, что грядет. Реми убеждал меня, что все получится лучше некуда. Он стал завзятым фокусником, смеялся он сам над собою. Ни слова о будущем, будто после нашего мнимого с виконтом венчания ничего нет — пустота, обвал в воющую диким ветром вечность.
А может, загадывать — плохая примета.
— Мари, — отец прервал мою задумчивость, — готова ли ты? Скоро позовут.
— Да, давно готова, — сказала я, — ты даже не представляешь как.
В сумеречном дождевом свете лицо моего отца казалось мне нарисованным.
— Девочка моя, — он взял меня за плечи, — помни, что бы ни случилось, как бы ни сложилась твоя жизнь, я любил тебя и буду любить.
— Да, отец, — сказала я.
Нет, не буду сейчас плакать, не до того. Он меня не знает и любит то, что видит, то, что я показываю ему, однако, если бы знал, полагаю, все равно бы любил. Если даже подозревал он мою мать в прелюбодеянии, то простил давно, лишь одна я за нее ничего не простила.
Бог видит меня. Бог знает.
Отец подал мне руку, и мы пошли.
Пел орган, наполняя внутренность часовни удивительно гармоничным звуком. Все лица гостей повернулись к нам — круглые и вытянутые, красивые и не слишком, старые и молодые. Я шла под прицелом десятков глаз, гордо выпрямившись, к белому резному каменному алтарю, у которого меня ждали два человека.
Виконт де Мальмер, убийца моей матери, палач моего возлюбленного.
И Реми де Брагене, возлюбленный мой, в одеждах священника.
Отец передал мою руку виконту, отошел и сел в первом ряду, вместе с мачехой. Мальмер был хорош: в расшитом изумрудами камзоле, при шпаге, чья рукоять искрилась холодным блеском камней. Запах лилий, которыми украсили часовню, вызывал головную боль, я чуть прикрыла глаза, чувствуя, как пальцы виконта поглаживают мою ладонь. Реми начал читать молитву, и в ее неторопливой святой сладости растворилось последнее беспокойство.
Мне казалось, кинжал мой пылает в ножнах под верхней юбкой, словно меч архангела Михаила.
— Вы были некогда тьма, а теперь — свет в Господе: поступайте, как чада света. Теперь вы отложите все: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; не говорите лжи друг другу, перестав быть ветхим человеком с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос. Итак, облекитесь, как избранные Божий, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, снисходя друг другу и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу: как Христос простил вас, так и вы. Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства.
Его голос плывет надо мной, и головная боль отступает, говоря о любви, Реми смотрит на меня. Только мне и ему ведомо, о ком он говорит, кого нынче связывают эти слова. Только его потрескавшиеся губы — для моих губ, его сердце, бьющееся так быстро, — для моего сумасшедшего сердца. Кто бы мы ни были с ним — грешники или святые, преступники или невинные жертвы, — мы припаяны друг к другу навеки, и нас даже смерти не разлучить. Она придет однажды, конечно, ко мне или к нему, а может, к нам обоим вместе, вполне возможно, что и сегодня нанесет визит. Но мы ее сильнее, ей нас не взять. Один просто подождет другого там, на перепутье дорог, что сходятся перед воротами; святой Петр, этот вечный ключник Господа, подождет нас обоих.
— Обратитесь нынче к Господу, дети мои, обратитесь и узрите Его лик. Господь Бог есть истина; Он есть Бог живой и Царь вечный. От гнева Его дрожит земля, и народы не могут выдержать негодования Его. — Реми возвысил голос, обратив свой взгляд на виконта. — Ибо сказано в Писании: веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих, только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд.
Я чувствовала, что виконт напрягся, руку мою он стиснул сильнее. Он не понимал, отчего священник завел речь о гневе Господнем и к чему это сейчас, когда идет обряд венчания и уместней говорить о любви и супружеском долге. На скамьях зашушукались, шепоток защекотал слух. Впрочем, Реми не стал продолжать обличительную речь, пока лишь нам двоим и понятную, перешел к более уместным материям.
— Не читали ли вы; что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их? И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает.
Таким я его тоже запомню: в отблесках пламени, в сиянии алтарных кружев, с Библией в худых руках. Виконт замер рядом со мною, спектакль шел к катарсису, вот-вот аудитория взорвется громом аплодисментов.
— Есть ли здесь, сейчас кто-то, кто может назвать причины, которые могут воспрепятствовать браку?
Повисла тишина. Стук сердец, дыхание, вырывающееся из горла; я ощущала, знала, что сейчас вот оно сдвинется и произойдет. Краткий миг между мирами лжи и откровенности, так, наверное, чувствует себя мать, дающая жизнь своему ребенку. Все меняется в одно мгновение, среди боли и страха и вместе с тем — в ликовании. Однажды у меня будет ребенок. Однажды я узнаю, правильно ли сравнила.
Словно щелчок кнута, ударил за спиною красивый женский голос:
— Я могу назвать.
Я обернулась: она шла по проходу между скамьями, все взгляды скрестились на ней. Она — высокая, в монашеском облачении, с округлым красивым лицом, излишне бледным только. Монастырская жизнь не красит, и все же она была хороша. Красный бенедиктинский крест казался сбрызнутым кровью. «Ora et labora», «Молись и работай»
[25]
. Она и молилась, и работала, я видела это в ней, хотя ее саму лицезрела в первый и, наверное, в последний раз.
Она остановилась в двух шагах от нас, виконт выпустил мою руку и смотрел на монашку во все глаза.
— Шарлотта! — воскликнул он нервно. — Что ты делаешь тут?
— Пришла уберечь эту невинную девушку, — короткий кивок на меня, — от брака с таким чудовищем, как ты. Мне незачем больше молчать, ибо своим молчанием я навлеку беду на невинную душу, как уже случилось однажды. Пусть знают все.
Она повернулась к застывшим гостям. Гости, подумала я отстраненно, так вот зачем Реми хотел созвать столько гостей. Ему нужны свидетели, виконту просто не удастся отрезать столько языков.
— Мое имя Шарлотта де Тавернье, хотя в монастыре теперь я сестра Кристина, виконт Бенуа де Мальмер — мой брат. Много лет назад, когда я была юна, я влюбилась в прекрасного юношу по имени Реми де Брагене. Он испросил согласия на наш брак, виконт отказал, тогда мы решились бежать. Мой брат настиг нас. Он устроил так, чтобы шевалье де Брагене осудили и отправили на каторгу за убийство, которого тот не совершал; я могла бы свидетельствовать в пользу возлюбленного, да только меня заперли дома. После суда мой брат силой принудил меня сожительствовать с ним. Он сказал, что всегда меня вожделел.
