– Итак, вы хотели меня видеть, – начал Анатолий, – можете
излагать причины, побудившие вас так срочно со мной встретиться.
– Мне нужно было вам многое рассказать, – поднял голову
гость, – у меня мало времени. В любую минуту они могут узнать, где я нахожусь,
и прийти прямо сюда. Смерти я не боюсь, но мне необходимо многое вам
рассказать, обелить доброе имя вашего отца, и поэтому я должен торопиться.
– Начинайте, – несколько иронично разрешил банкир.
– Дело в том, что мы сидели все вместе. Трое молодых ребят.
Ваш отец, попавший туда по политической статье. Где-то он сказал, что в
Германии хорошие дороги. Где-то сказал, как продумана система ирригации на
прусских огородах, насколько там налажен быт. На него написали письмо в
соответствующие органы. Самое печальное, что он даже не отпирался, не считая
себя виноватым. Мальчик, который в семнадцать лет воевал, был уже мужчиной, но
бесхитростным, смелым, честным мужчиной, который не любил лгать,
изворачиваться, приспосабливаться. Ему дали десять лет лагерей и отправили на
Колыму.
Говоривший явно волновался. Анатолий был спокоен. Он уже
слышал этот рассказ или похожую на него историю еще несколько лет назад, когда
в его старой квартире появился «Бакинский Друг». Тогда он всерьез опасался за
свою жизнь. Сейчас он был известный банкир, сидевший в своем кабинете под
охраной вооруженных людей. И уже не боялся этого гостя, который пытался что-то
рассказать. Поэтому Анатолий слушал спокойно, чуть презрительно глядя на этого
непонятного посетителя.
– Ваш отец прошел через все круги ада. Там, в лагерях, его
прессовали как могли. Они несколько раз помещали его к уголовникам, но он вел
себя мужественно, хотя те и сломали ему два ребра, избив почти до полусмерти.
Затем перевели в наш лагерь. Мне было девятнадцать, нашему третьему, которого
сейчас все знают как «Бакинского Друга», восемнадцать. Он сидел за вооруженный
грабеж, а я – за воровство стройматериалов. Ему дали восемь лет, мне – шесть. И
мы оказались вместе с твоим отцом.
Рахимов тяжело вздохнул, вспоминая свою молодость.
– По ночам нас часто будили. Проверяли заключенных. В это
время в лагерях шла война между теми, кто готов был сотрудничать с лагерной
администрацией, и теми, кто категорически отказывался от подобной «чести». Мы,
разумеется, отказывались. Нас за это всячески унижали, били, мучили. Однажды
«Бакинский Друг» попытался протестовать, и его чуть не убили. Твой отец
вступился за него и получил нож в спину. Его тогда едва спасли. Во второй раз
отец получил удар в живот, когда началась общая драка и один барак пошел на
другой. Там нельзя было выжить. Но мы, три молодых парня, держались друг за
друга и каким-то чудом смогли выстоять. Теперь понимаю, что это было настоящее
чудо. Так продолжалось почти два года. Потом нас разлучили, когда в результате
большой драки погибло сразу четырнадцать человек. Больше мы с лагерях с твоим
отцом не виделись. Я вернулся домой, в Самарканд. Устроился на работу водителем
в автоколонну. Честно проработал четыре года. Но, видимо, на судьбе моей была
написана такая доля воровская. Через четыре года на моей машине наш снабженец
вывез «левый» сахар. Его, конечно, арестовали, осудили, дали шесть лет. Заодно
посадили и меня, дав три года за пособничество. А я понятия не имел об этом
сахаре. Но кто мог тогда выслушать бывшего зэка? Когда я вернулся снова в Самарканд,
мне было уже под тридцать. Никто не хотел брать на работу бывшего заключенного.
Я долго пытался устроиться, изменить свою жизнь. Но так ничего и не получилось.
А может, я и не пытался. Может, мне только казалось, что я хочу изменить свою
жизнь. На самом деле у меня ничего не выходило…
Рахимов прервался на мгновение, потом продолжил:
– В шестьдесят шестом я был уже известным вором. Мы
специализировались на домах колхозников, когда те уходили на сбор хлопка. Тогда
хлопок собирали всей семьей, в поле выходили взрослые, старики, женщины, дети.
Дома оставались пустыми, и мы этим ловко пользовались. Долго так продолжаться
не могло. Вскоре нас снова взяли, и я, как рецидивист, получил десятку. В
лагерях я уже был известным человеком, почти криминальным авторитетом. Теперь
меня уважали и боялись. В семьдесят четвертом мы встретились с «Бакинским
Другом». Впервые за двадцать с лишним лет. Он уже был коронован «вором в
законе». И надо сказать, что тогда он мне очень помог, ведь на самом деле в
лагерях и колониях власть администрации – это очень условное понятие. Все
зависит от местного авторитета, который в данный момент находится в этом
лагере. От его слов и от его решений. Он может сделать твою жизнь сносной, а
может превратить ее в ад. Сам понимашь, что все остальные заключенные будут
выполнять его пожелания и приказы. Он может опустить тебя так, что ты
превратишься в бесправное существо и не сможешь никогда даже обедать рядом с
остальными. Затем я снова вернулся в свой родной Самарканд. Мне было уже много
лет, и меня решили сделать «смотрящим». Это такой ответственный куратор по
целой зоне. Я неплохо справлялся со своими обязанностями, мне было уже незачем
самому грабить или воровать. Я думал, что так и умру в своей постели. Но в
восемьдесят пятом мне позвонил «Бакинский Друг». Он приказал срочно прибыть в
Баку. Наш местный авторитет подтвердил мне этот приказ, и я уехал в Баку. Там я
узнал поразительную весть – оказывается, твой отец уже пять лет был одним из
наших казначеев. Я был потрясен, не верил своим ушам. С другой стороны, я
хорошо помнил наши разговоры, наши споры. «Бакинский Друг» предложил мне стать
на какое-то время курьером казначея. Нужно было доставлять твоему отцу деньги,
которые мне должны были выдавать. Деньги мне давали повсюду, от Риги до Бухары.
Новые пачки стодолларовых купюр. За владение каждой бумажкой полагалось суровое
наказание, ведь это было в советское время, когда существовала уголовная статья
за валютные преступления. Деньги я отвозил твоему отцу…
Он перевел дыхание, словно собираясь с мыслями, и продолжил:
– Когда мы увиделись с ним после долгого перерыва, мы
обнялись и долго простояли вот так, как два родных брата, целый век не
видевшиеся друг с другом. Потом я к нему несколько раз приезжал. И мы много и
долго говорили друг с другом. Я не мог понять, как он согласился. Как он вообще
мог согласиться сотрудничать с бандитами, с мафией. А он не пытался мне ничего
объяснить. Он вообще гордый был человек, никогда и никого ни о чем не просил,
никогда и ничего не боялся. Настоящий мужчина был, каких я мало видел в своей
жизни. Он уже тогда был большим чиновником, но сам приезжал ко мне в гостиницу,
забирал деньги и уезжал. Конечно, не обходилось и без долгих разговоров, без
рассказов о нашей прошлой жизни. Он ведь отсидел тогда восемь лет. Восемь лет
провел в лагерях на Севере, пока его не освободили по амнистии. Фронтовик,
герой, имевший два ордена Славы, мальчик, который пошел на войну добровольцем,
прибавив себе один год, который так отважно воевал, что получил два ранения.
Мальчик, который в девятнадцать был уже ветераном. И мальчик, которого бросили
потом на другую войну, с Японией. А через три года просто подставили. Он ведь
не мог себе даже представить, что попадет в Польшу или в Пруссию, что увидит
Китай. Для него эти понятия были как из учебника географии. Это он так мне
потом говорил. И он верил людям, верил своим товарищам. И кто-то из них
позавидовал его двум орденам Славы и написал это проклятое письмо в НКВД.
Кто-то решил, что слишком много Славы у этого мальчика, слишком много радостей
в его жизни. И сломал ему жизнь, заставив отречься от мира, в котором он жил,
от друзей, которым он верил, и от страны, которую он защищал. Уже много лет
спустя ваш отец попросил органы показать ему свое личное дело. Тогда он был уже
заслуженный человек, заместитель министра, фронтовик, имеющий три ордена Славы.
Ему показали дело. Он потом мне рассказывал, что чуть не расплакался. Его сдал
самый близкий человек, с которым они вместе выросли. Это он написал письмо в
НКВД. К этому времени он уже был тяжело болен. Бог все-таки есть, и иногда он о
себе напоминает. Твой отец приехал к своему бывшему другу и долго сидел у его
постели. Он задал только один вопрос. Только одно слово: «Зачем?» И вы знаете,
этот ублюдок не сумел ответить. Зависть или ненависть, какая разница. Наверное,
и то, и другое. Мы завидуем тем и ненавидим тех, которые находятся рядом с
нами, успехи которых зримы и очевидны.
