Уже сидя в самолете, она подумала, что могла бы расспросить
Маркова, чем вызвано подобное срочное направление на Алтай. Но приобретенные за
годы обучения навыки уже прочно сидели в ней. Задавать вопросы в их ведомстве
не было принято. И если даже нашелся бы смельчак, который рискнул бы задавать
вопросы, он с большой вероятностью никогда бы не получил ответа.
На Алтае, в маленьком поселке, даже не нанесенном на карту,
был санаторий Первого главного управления. Санаторий — сказано слишком громко.
Просто здесь было несколько домиков, разделенных высокими заборами. В стороне
стояли корпуса небольшой столовой и медчасти. Как правило, все «отдыхающие», а
таковых было не более четырех-пяти человек, оставались в своих домиках,
совершая ежедневные прогулки вокруг них или в лес, но с таким расчетом, чтобы
не увидеть друг друга. Еду приносили прямо в домик три раза в день. Работали
радио и телевизор, приносили газеты.
В самом домике были три небольшие комнаты. Столовая, спальня
и кабинет, где имелась небольшая библиотека, составленная в основном из
произведений русской и зарубежной классики. В первый день она изнывала от
скуки. Во второй — с удовольствием читала знакомого с детства Диккенса и
смеялась над похождениями героев Пиквикского клуба. На третий день заметила,
что в ее дощатом заборе есть небольшое отверстие, и она с удовольствием
подсмотрела, что в соседнем домике живет пожилой человек, лет семидесяти,
любивший посидеть перед домиком и покурить трубочку. На четвертый день она
рискнула обнаружить свое присутствие. Пожилой незнакомец обернулся и увидел ее
довольное лицо между досками забора.
— Вы работаете здесь или живете? — спросил он.
— Живу, — несмело сказала она.
— Тогда лезьте ко мне, — предложил пожилой, — может, нам
будет интереснее.
— А можно? — несмело спросила она.
— Конечно, — как-то мягко улыбнулся пожилой, и она поняла,
что ничего страшного не произойдет. И действительно полезла через забор.
— У меня в доме есть стул. Можете его вытащить и поставить
рядом со мной, — разрешил незнакомец.
Она так и сделала. Минут двадцать они просидели молча,
слушая предзакатную тишину, наполненную особыми голосами тревожно поющих птиц,
словно предчувствующих скорую гибель солнца.
— Сколько вам лет? — неожиданно спросил незнакомец.
— Уже двадцать семь.
— Уже, — усмехнулся незнакомец, — по-вашему, это много?
— Не знаю. Наверно, не очень. А сколько вам?
Он промолчал.
— Если не хотите, можете не говорить, — с обидой произнесла
она.
— Просто вспоминаю, — улыбнулся незнакомец, — я столько раз
менял день своего рождения. Кажется, шестьдесят пять. Только шестьдесят пять.
— Только, — засмеялась она.
— В моем возрасте кажется, что ты еще не жил, — подумав,
произнес незнакомец, — хотя мне иногда кажется, что я прожил слишком много.
— Разве это плохо? У вас наверняка была интересная жизнь. Вы
ведь родились еще до революции?
— Я как-то об этом не думал, — засмеялся незнакомец, —
вообще-то да. Конечно, я родился до революции. И еще до первой мировой войны.
Представляю, каким Мафусаилом я кажусь такой юной леди, как вы.
— Нет, я не об этом. Я имела в виду события в вашей жизни.
Наверно, было много интересного.
— Как сказать, — подумав, ответил ее собеседник, — смотря с
какой стороны смотреть.
— А бывают разные взгляды?
— Бывают, — вздохнул он, — бывают очень разные взгляды.
И больше в этот день они не сказали друг другу ни слова.
Просто просидели еще минут сорок молча. Сидели и смотрели в сторону леса. На
следующий день он постучал в забор сам.
— Вы не хотите со мной прогуляться? — предложил он.
— Конечно, — согласилась она, — я буду готова через пять
минут.
В этот день они почти не разговаривали. Просто гуляли по
лесу, смотрели, как пробиваются к свету новые растения, как постепенно
начинается новый круговорот природы, пробуждаемый приходом весны. Конец марта
на Алтае выдался в этом году удивительно теплым, снег почти сошел, и начали
появляться первые подснежники, обычно расцветающие здесь к началу апреля. Это
была удивительная прогулка вдвоем с незнакомцем. Она видела, как он наслаждается
прогулкой, как радуется этому заурядному походу. Незнакомец умел ценить простые
вещи, он словно заряжался энергией и своим почти ребяческим оптимизмом заряжал
ее.
Это был обычный день конца марта, так запомнившийся ей на
всю жизнь. За исключением нескольких слов, произнесенных во время прогулки,
незнакомец почти не разговаривал. Но в этот день он сумел сказать ей многое. Он
словно показывал ей красоту жизни, ее какой-то извечный, затаенный смысл,
недоступный пониманию многих приходящих в этот мир бабочек-однодневок,
проживающих свою жизнь от колыбели до могилы в радостном неведении
происходящего. Словно сама жизнь проносится мимо них, опаляя их прозрачные
крылья суровым огнем и сжигая в своей неумолимой топке каждую из них без следа
и воспоминаний.
На следующий день пошел сильный дождь, словно природа брала
своеобразный реванш за вчерашнее благоденствие, и им пришлось пережидать этот
день в его домике. Он не включал телевизора, не любил слушать радио. В доме
стояла тишина, нарушаемая лишь равномерным ходом больших часов на стене.
И она впервые спросила у него:
— Вы не женаты?
— Был, — грустно улыбнулся он, — целых три раза.
— А где ваши жены?
— Давайте погуляем по лесу еще раз, — предложил он вместо
ответа.
— Но ведь идет сильный дождь, — удивилась она.
— Ничего, скоро прекратится, — посмотрел он в окно, —
давайте выйдем еще раз. Может, в последний раз.
— Почему в последний? — удивилась она.
Он опять не ответил, а только протянул ей ее куртку:
— Одевайтесь.
И помог ей одеться, после чего натянул свой большой
плащ-дождевик, какие обычно бывают у лесников и охотников. Они вышли из дома.
Дождь превратился в настоящий ливень.
— В такую погоду лучше никуда не ходить, — с сомнением
сказала она.
— А мы никуда и не пойдем. За домом есть небольшой навес,
посидим там. Я так люблю, когда идет дождь. Словно воспоминания детства.
Они поспешили за дом и действительно обнаружили там скамейку
и стоявший над ней небольшой пластмассовый навес, сделанный здесь, очевидно, от
солнца.
— Садитесь, — пригласил он, показывая ей на скамейку.
