Постепенно Анджелиной начала завладевать безумная идея. Испанец ведь не знал, что она здесь. Если она сейчас неожиданно поднимет шум, устроит переполох, это сразу же отвлечет внимание Дон Педро и позволит Рольфу броситься в атаку. У нее не было никакого оружия, да честно говоря в спешке она и не подумала захватить с собой что-либо и даже не знала, осталось ли какое-нибудь оружие в лагере Мак-Каллафа. У Анджелины к тому же не было под руками ничего подходящего, чтобы поднять шум. Она могла только закричать или завизжать, но эффект от этого был бы минимальным и непродолжительным. Можно было бы на худой конец попытаться потушить свет в бараке, но приблизиться к окнам достаточно близко, чтобы бросить палкой или камнем в фонарь, попасть и разбить его — было сложно и рискованно. И потом в этой песчаной местности не было подходящих камней. Более того, если ее поймают, положение Рольфа и его людей станет еще хуже, потому что они будут вынуждены пойти на больший риск, чтобы спасти ее.
Что еще она могла предпринять? Надо было во что бы то ни стало выманить Дон Педро из оврага. Один всадник на коне вряд ли мог сдвинуть их с места. Вот если бы на овраг надвигался целый отряд конников! Она все еще стояла на коленях, сосредоточенно обдумывая эту мысль, когда вновь замычали коровы. Медленная улыбка тронула губы Анджелины. Издав тихий возглас удовлетворения своей находчивостью, она поднялась на ноги и торопливо, но осторожно двинулась к тому месту, где она оставила свою гнедую кобылу.
Ведя лошадь под узды, Анджелина сделала большой крюк по лесу, спотыкаясь о коряги, путаясь ногами в диком винограде и в спешке наталкиваясь на стволы деревьев, — так она обошла стороной овраг, где залегли люди испанца. Светящиеся в темноте окна барака, которые были видны даже из леса, служили Анджелине маяком, на который она ориентировалась. Держа его все время с правой стороны, она, наконец, оказалась за бараком — на его заднем дворе.
Коровы находились в загоне, сбитом из обтесанных сосновых стволов, вкопанных в землю и связанных между собой веревками. Кое-где этот своеобразный забор покосился, но был все еще довольно крепок, чтобы выдержать напор беснующегося стада, в паническом страхе мятущегося от стенки к стенке. Их копыта чавкали в размешанной ими грязи. В мычании несчастных животных слышались уже нотки отчаяния, и время от времени раздавался глухой треск от сшибающихся в темноте рогов.
Ворота тоже были сделаны из связанных веревкой бревен и крепились с помощью большой прочной веревочной петли к забору загона. Медленно и осторожно Анджелина села в седло, а затем склонилась над воротами и сняла петлю со столба забора. Ворота сами распахнулись с громким скрипом, который разнесся далеко в ночи.
Коровы как будто только этого и ждали — сразу же безудержным потоком устремившись в открывшийся проем так, что лошадь Анджелины еле уворачивалась от них. Оказавшись на поляне, они двинулись, погоняемые хриплым криком Анджелины в том направлении, в котором она хотела. Лошадь, как будто угадав ее желание, преградила путь мчащейся впереди корове влево — направив весь поток направо от дома. Коровы обогнули угол здания в бешеном беге, громко мыча с выпученными в панике глазами, от грохота их копыт дрожала земля, они накатывали мощной волной прямо на овраг, где залег Дон Педро и его люди. Сердце Анджелины было переполнено острым чувством опасности и восторга от того, что она сделала. Надо было бы, конечно, как-то предупредить Рольфа и его соратников о своем плане, но и без того Анджелина не сомневалась, что они сразу же разберутся в ситуации и не замедлят воспользоваться ею. В ста шагах от оврага она осадила лошадь и свернула в сторону с пути стада, пропустив его мимо. Только тогда Анджелина заметила, что ее загнанная лошадь уже не дышит, а хрипит, дрожа всем телом. Анджелина соскользнула на землю, отпустила поводья и стала успокаивать животное, поглаживая его по поникшей голове.
Сосредоточив внимание на своем усталом коне, она не видела начала паники, которая охватила людей испанца, а только слышала их истошные крики. Когда же она обернулась, то увидела коров, мчащихся, пытающихся прыгнуть и падающих с ревом со склонов неширокого оврага. Испанец и его головорезы в ужасе поспешно пятились от надвигающейся на них живой массы, выкрикивая проклятья, они беспорядочно палили из пистолетов под потоками усиливающегося дождя в сторону выскочивших из укрытия людей.
Два отряда мужчин схлестнулись, наконец, на поляне в рукопашном бою. Округа огласилась громкой руганью, стонами, ревом, нечленораздельными криками. Не было времени перезаряжать пистолеты и ружья, и поэтому в ход пошло холодное оружие и кулаки. Дерущаяся толпа людей раскачивалась и ходила ходуном, освещенная тусклым светом фонарей, льющимся из окон. Мелькали приклады ружей, которые использовались в качестве дубинок, и клинки смертоносных ножей. Схватка была кровопролитной, но недолгой. Через несколько минут стадо обезумевших коров растаяло в ночи, а переломавшие в овраге ноги животные продолжали громко кричать от боли. Потерпевший полное поражение испанец и горстка оставшихся в живых разбойников из его шайки лежали связанные по рукам и ногам на относительно сухом помосте широкого крыльца, сколоченного из необработанных досок.
Рольф с непокрытой влажной головой, сверкающей в неярком свете фонаря, быстро направлялся через двор к одиноко лежащему телу мужчины, одетого в белый мундир. Он опустился рядом на одно колено и осторожно перевернул его на спину. Безжизненное, обезображенное смертью лицо Оскара глядело невидящими глазами куда-то вверх — в черное небо. Его песочного цвета мокрые от дождя волосы падали назад, открывая юное худощавое лицо. Повязка на раненой руке Оскара почернела от грязи, а его изящные руки музыканта были разжаты, и пистолет, который он держал в одной из них, лежал рядом на земле. На груди и на боку его белый мундир был заляпан пятнами крови и жидкой грязи.
— Слава юным воинам, — произнес Рольф срывающимся, почти неслышным, голосом, — они не щадят себя, сражаясь за честь и подчас ради бесплодных чужих целей, за интересы страны и подчас ради нестоящих людей, но не ради любви. Они растрачивают себя — свое тело и душу, завоевывая огромные пространства, но не любовь.
— Он любил тебя, — сказала Анджелина, подходя медленным шагом и останавливаясь рядом с Рольфом.
Он повернул голову и взглянул на нее снизу вверх, его ярко-синие глаза поразили Анджелину выражением внутренней боли и самоосуждения.
— Я говорю о любви к женщине. Слава и тебе, наш оборванный, мокрый, вовремя подоспевший ангел-хранитель. Какого черта ты здесь делаешь? — поменял он стиль своей речи без всякого перехода.
— Я спешила, чтобы предупредить вас, но опоздала.
Хотя глаза Анджелины заволокло туманом слез, и ей больно было смотреть в лицо мертвого юноши, лежащего на земле, она была довольна своим поступком. В лице же Рольфа отражалась смертная тоска, он страдал от угрызений совести, пытаясь в то же время всеми средствами найти себе оправдания, чтобы избежать суровой ответственности за гибель Оскара. Но горе заставило его принять на свои плечи всю тяжесть такой ответственности, и как будто что-то вспомнив, он взглянул вдруг на Анджелину, обеспокоенный ее присутствием здесь.
