— Один за всех и все за одного! — напомнила Джулиана лозунг мушкетеров.
— Они сами обратили толпу в бегство, без нашей помощи! Они могли бы обойтись без нас!
Мара покачала головой. Невеселая улыбка искривила ее губы при воспоминании о случившемся.
— Я бы так не сказала.
— Никогда не забуду, какой это был ужас, когда этот вонючий мальчишка прибежал к нам, держа в руке ваш вышитый ридикюльчик, мадемуазель Мара, и крича: «Ко мне! Ко мне!» Мы как раз въехали во двор. Я думал, у меня сердце остановится.
— Вонючий?
— От него до самой крыши несло какими-то жуткими духами.
— Духи бабушки Элен! Должно быть, они разбились, когда я бросила ридикюль. Я о них и думать забыла.
— Как ты могла? — укоризненно пробормотал Родерик, наклоняясь над спинкой ее кресла.
Стоявшая рядом Труди бросила на него строгий и недовольный взгляд.
— У нее были на то причины.
— Быстрее ветра мы бросились на выручку мадемуазель Маре, даже не спрашивая, что да как. Мы даже не знали, есть с ней кто-нибудь или она одна, — продолжал Этторе. — Представьте же наше состояние, когда мы обнаружили всех трех дам! Они дрались, как львицы, и были окружены мертвыми телами, но грозная опасность еще не миновала. Не успели мы дать знать о нашем присутствии, как наши дамы пошли прямо на врага в лобовой атаке. Это было проявление высшей доблести, никогда в жизни я не видел ничего более волнующего, более…
— Безрассудного? — подсказал Родерик.
— А что бы ты сделал на нашем месте? — возмутилась его сестра. — Стоял бы и ждал, пока тебя забьют насмерть камнями? Встал бы на колени и начал молиться? У нас не было выбора.
— Я предпочел бы, чтобы вы остались в целости и сохранности за этими стенами.
— Лишь бы не причинять тебе беспокойства, — съязвила Джулиана.
— Это была моя вина, — сказала Мара. — Я понятия не имела, что это будет так опасно.
— Я тоже, — согласилась Джулиана.
Труди вздернула подбородок:
— И я тоже.
— Один за всех… — тихо процитировал Родерик.
Все замолкли, и паузу опять заполнил Этторе:
— А потом, когда мы соскочили с лошадей, чтобы вступить в бой с безумцами, одуревшими от краденого вина и свободы, за наших осажденных женщин, что они сделали? Они набросились на нас, эти разъяренные фурии, и чуть было не прикончили за то, что мы помешали им развлекаться!
— И вы начали смеяться, — тоном прокурора бросила ему Труди.
Маленький итальянец был оскорблен до глубины души.
— Это Родерик начал смеяться. Мы с Лукой поддержали его только из вежливости.
— От облегчения из-за того, что они не пострадали, — неожиданно вступил в спор Лука.
— Так я и поверила, — фыркнула Джулиана. — Нет, вы смеялись, потому что мы предстали перед вами в таком расхристанном виде.
— Воинственные, расхристанные и бесконечно милые сердцу.
Джулиана удивленно повернула голову, чтобы взглянуть на цыгана, и вдруг густо покраснела, прочитав что-то в глубине его черных глаз.
Жак и Жорж переглянулись и скорбно вздохнули.
— Ну почему, — спросил Жак у брата, — нам никогда не удается спасти девицу, попавшую в беду?
— Из-за вас они чаще всего и попадают в беду, — с грубоватой прямотой заметил Михал.
Родерик одним грозным взглядом пресек эти шуточки.
— Я не шучу, — сказал он тихо, — и слов на ветер не бросаю. Отныне ни одна женщина не покинет стен этого дома без надлежащего эскорта, состоящего по крайней мере из двух, а еще лучше трех членов гвардии и при этом только в карете. Гвардейцы будут выезжать верхом только по двое. Никаких исключений.
Анжелина, хмурясь, наклонилась вперед:
— Неужели все это действительно необходимо? Уличные волнения не так уж часты.
Ее сын повернулся к ней. Его лицо не смягчилось.
— Вчера театр Французской комедии объявил о своем закрытии.
Театр Французской комедии, ведущий и самый крупный театр Парижа, мог закрыться только ввиду чрезвычайных обстоятельств. За прошедшие десятилетия политических бурь Париж научился следить за расписанием театра, видя в нем надежный показатель уровня напряженности в обществе. Когда театр закрывался, горожане запирали окна и двери и сидели по домам.
— А как насчет меня, сынок? — спросил Рольф.
Он сидел на стуле с высокой спинкой, вытянув вперед одну ногу в сапоге, поставив локоть на подлокотник и опершись подбородком на костяшки пальцев. В его голосе прозвучал вызов, но Родерик предпочел сделать вид, что ничего не замечает.
— Вы, сир, разумеется, вольны поступать, как вам вздумается, хотя я предпочел бы считать вас одним из гвардейцев — готовым сопровождать дам и выполнять любые другие обязанности.
Мара ожидала взрыва, но она недооценила короля Рутении и проницательность его сына. Вопрос Рольфа был, как она только теперь поняла, продиктован не заботой о собственном величии, а решимостью помочь в разрешении трудной ситуации. Он иронически кивнул в ответ на слова сына, но в его взгляде сквозило удовлетворение.
Тут к Родерику вновь обратилась Джулиана:
— А как же быть с духами для Мары? Не уверена, что повторная прогулка в эту лавку доставит нам удовольствие.
— Неужели ей так нужны эти духи? — с деланым недоверием спросил Этторе.
— Я достану ей эти духи, — сказал Родерик.
— В этом нет необходимости, — торопливо вмешалась Мара. — Я могу сама за ними сходить, если кто-нибудь составит мне компанию. Может быть, Жорж и Жак?
— Я принесу духи.
Такая сталь прозвучала в голосе Родерика, когда он повторил эти слова, что она почла за благо не спорить. Пусть идет сам, если он так хочет, упрямый осел! Сама она, безусловно, не жаждала повторного визита в парфюмерную лавку, при одной мысли об этом у нее мышцы сводило судорогой. Но он-то не мог этого знать! Или мог?
Она взглянула на него из-под ресниц. Оказалось, что он следит за ней, не отрывая взгляда от ее плотно сжатых губ. Его синие глаза светилась нежностью и добродушной насмешкой.
Труди, заметившая этот обмен взглядами, отвернулась, свирепо нахмурившись. Этторе вздохнул.
Наступило время ужина, когда Родерик, верный своему слову, принес Маре духи. Она сидела с бабушкой Элен. Он постучал в дверь гостиной, вошел и впустил целую процессию слуг. Первый из них нес на подушке синего бархата большой флакон матового стекла с резной стеклянной пробкой в виде гардении, в котором помещалось не меньше пинты
[12]
туалетной воды. Второй был нагружен огромным букетом тепличных цветов — желтых жонкилей, белых нарциссов и розовой айвы — в хрустальной вазе. Третий держал гитару в футляре полированного дерева. Четвертый изнемогал под тяжестью серебряного ведерка, набитого льдом, из которого виднелось тонкое горлышко бутылки шампанского. Остальные доставили подносы с серебряными блюдами под крышками, фруктовыми вазами на высокой ножке, столовыми приборами, фарфором и хрусталем.
