— Возможно, он отправился в город? — предположила мадам Деклуе. — Если кого-нибудь послать за ним, то он, возможно, успеет вернуться к сроку.
— А может, и не успеет, — заметила Амалия.
— Что же нам делать? — в голосе мадам чувствовалась растерянность. Тот факт, что Амалия пришла за советом и помощью к свекрови, а не к мужу, показался бы странным только непосвященному. Жюльена никогда не интересовали заботы плантации, и к перспективе появления грязи в доме он отнесся бы с присущим ему безразличием: дом для того и построен на девятифутовых сваях, чтобы в случае наводнения вода не могла добраться до верхних этажей. Первый этаж использовали под склады, жилье для прислуги, буфетную и столовую (единственное неудобство в экстремальной ситуации). Об остальном семейство Деклуе, располагавшееся на втором этаже, могло не беспокоиться. Их апартаментам серьезные повреждения не угрожали. Что касается Жюльена, он наверняка проигнорировал бы и возможный кавардак в доме, и усилия по наведению порядка: он до таких мелочей не опускался.
Мами сокрушенно покачала головой, и тогда в разговор неожиданно вступил Роберт.
— Вы можете во всем положиться на меня, — сказал он твердо.
— На вас?! — Амалия повернулась, чтобы лучше рассмотреть его.
— А как же твой собственный дом, Роберт? — спросила мадам Деклуе обеспокоенно.
— Мои «Ивы» расположены, если вы помните, на возвышенности, — сказал Роберт Фарнум, не обращая внимания на удивленный взгляд Амалии. — Я, конечно, поговорю с Сэром Бентом, но сомневаюсь, чтобы вода поднялась так высоко. Прежде такого никогда не было.
— Мы будем тебе очень признательны, — обрадовалась мадам Деклуе. — Но так ли ты уверен, mon cher?
— Уверен, тетя, — сказал Роберт, направляясь к выходу.
— Подождите! Я провожу вас к Сэру Бенту, — предложила Амалия.
Роберт помедлил минуту, держась за ручку приоткрытой двери, но потом решительно сказал:
— Не стоит. Я знаю дорогу.
— Да-да, — поддержала племянника Мами. — А тебе, детка, — посмотрела она на Амалию, — следует пойти и сменить мокрое платье.
В голосе свекрови причудливо соединились забота, просьба и приказ.
Поморщившись, Амалия откинула полу плаща и, повинуясь какому-то внутреннему беспокойству, посмотрела на молодого мужчину, продолжавшего стоять в проеме дверей. Пристальный взгляд его темно-синих глаз, казалось, охватывал все ее тело — от макушки до носков полусапожек, выглядывавших из-под подола обвисших юбок. Мокрая, прилипшая к телу одежда только помогала ему, подчеркивая все достоинства женской фигуры. Амалии показалось, что Роберт не ожидал, что она обнаружит его бесцеремонное любопытство, и от этого смутилась еще больше, покраснев до корней волос. Готовая возмутиться, она почему-то промолчала, только беспокойная дрожь пробежала по всему телу, проникая в каждую клеточку, задевая каждый нерв.
— Тетушка Софи права… по крайней мере, на этот раз, — сказал Роберт, бросив на мадам Деклуе жесткий многозначительный взгляд, и быстро вышел из гостиной с таким выражением на лице, будто гора с плеч свалилась.
Пройдя к себе в спальню, Амалия призвала звонком служанку и отдала ей мокрый плащ. Отжимая края плаща в большой кувшин, девушка издала удивленное восклицание, но тут же смолкла, остановленная упреждающим кивком Амалии на широкие створчатые двери в спальню мужа. Открываясь, они превращали две комнаты в одну, но сейчас, как, впрочем, и всегда, двери были плотно сдвинуты. Жюльен редко поднимался раньше одиннадцати, а порой оставался в постели и до полудня.
Девушка вмиг посерьезнела. Хозяин «Дивной рощи» мог оглядывать томным и безразличным взором работы на плантации, мог равнодушно принимать ласки и заботу всех в доме, начиная от матери и кончая старым Сэром Бентом, но дерзости и непослушания не терпел.
Амалия позволила служанке раздеть себя и обернуть в мягкий белый фланелевый капот, украшенный лентами и кружевом. Потом с улыбкой отправила девушку унести намокшую одежду и без посторонней помощи решила заняться волосами. Распустив волосы, которые пенящимся водопадом разлетелись по спине, и держа в руке черепаховый гребень, Амалия подошла к окну. Дождь беспрестанно и бесшумно лил уже которую неделю подряд, не давая весне сменить поднадоевшую зиму. Иногда Амалии казалось, что он льет, не переставая, со дня ее свадьбы.
Роберт Фарнум. Каких-либо воспоминаний о нем в день свадьбы у Амалии не осталось. Тогда ее вниманием полностью владел только один человек — ее будущий муж. Как она волновалась в тот день, как нервничала! Все произошло слишком уж стремительно. Письмо мадам Деклуе с предложением поженить детей тетя Тон-Тон получила в ноябре, а в конце января следующего года, в последний скоромный вторник перед Великим постом, они уже поженились. Спешка объяснялась тем, что справлять свадьбу во время поста невозможно, а откладывать на послепасхальную неделю нерезонно — большинство жителей Нового Орлеана уезжают в это время года на отдых за город.
Амалия жила тогда в доме своей двоюродной тетки мадам Антуанетты Пескье в местечке Фелисианас. О замужестве она в свои двадцать четыре года уже не мечтала, смирившись с тем, что останется старой девой.
Правда, в семнадцать лет Амалия была помолвлена с Этьеном Бодье, сыном близкого друга ее отца, приятным и обходительным молодым человеком, который души в ней не чаял. Она его тоже боготворила. Но человек предполагает, а Господь располагает.
Несчастья посыпались разом, как из рога изобилия. Все началось с «золотой лихорадки», которая охватила Америку. Отец Амалии не устоял перед искушением быстро разбогатеть и тоже отправился добывать свое золото в Калифорнию. Приходившие от него письма поначалу напоминали главы увлекательной повести, они завораживали, вселяли надежду. Неожиданно письма прекратились, а еще через полгода какой-то доктор в затрапезном сюртуке занес им узелок с отцовскими пожитками и записку. Нацарапанная отцом наспех на клочке бумаги, она, к сожалению, не пролила света на истинные обстоятельства его гибели. Известно, что беда не приходит одна. Следующий удар не заставил себя ждать. Деньги, на которые отец пытался организовать свое предприятие, были взяты в местном банке под залог их дома и земли. Не успел закончиться семейный траур, как пришло время платить по закладной. Матери Амалии не оставалось ничего другого, как собрать скарб и переехать к мадам Тон-Тон, единственной близкой родственнице.
После всего случившегося мать не смогла оправиться. Она таяла буквально на глазах, и когда срок официального двухлетнего траура — год в черном и год в пурпуре — подходил к концу, она умерла. Лечащий врач сказал, что от нервного и физического истощения, но у Амалии на сей счет было свое мнение.
После смерти матери ей предстояло провести в трауре год. И только после этого они с Этьеном могли пожениться. Его родители, решив использовать возникшую паузу с пользой для сына, отправили его в путешествие по Европе, которое продлилась не год, а целых два. В Америку Этьен возвратился повзрослевшим, возмужавшим, с налетом новомодных космополитических идей, но по-прежнему влюбленным в Амалию и мечтавшим жениться на ней. Несмотря на ранее лето, свадьбу решили не откладывать — городские порядки для провинции не указ. К свадьбе Этьен хотел преподнести невесте браслет, изготовленный по его собственному эскизу во Франции. За две недели до венчания он отправился в Новый Орлеан за драгоценной посылкой. Стоял июнь 1853 года. На Юге Америки свирепствовала небывалая эпидемия желтой лихорадки, прозванной газетчиками «Бронзовым Джоном». Смерть косила людей сотнями, не щадя ни детей, ни стариков. До конца лета в ее ледяных объятиях нашли покой десять тысяч жителей Нового Орлеана. Этьен оказался среди
них.
