Последнее казалось Амалии особенно неприятным. Неужели никогда больше не почувствует она жарких объятий и нежной ласки возлюбленного, того, как зарождается в ней и распускается, словно огненный цветок, чувственная страсть? Не обрекла ли она себя на жизнь монашки в миру? Думать об этом становилось невыносимо, но и выхода никакого она не видела.
Выбора у Амалии не было: она принимала только то, что ей предлагали. Если она и допустила супружескую измену, то не по своей вине, а по воле других. О мотивах этого она могла только догадываться. У нее не было оснований считать, что они малосущественны или что вообще ничего не произошло. Амалия не усматривала чьего-либо корыстного интереса. А может быть, он все-таки был?
Наконец Амалия уснула. Во сне ее мучили неясные видения, полные неудовлетворенных желаний. Она ворочалась, ерзала, крутилась, пока волосы не оплели подушку, а сорочка не сбилась к поясу. Амалия боялась темноты, но преследовавшая ее всю ночью яркая светящаяся точка сначала разрослась, угрожая пожаром, а потом безо всякой причины угасла. Облегчение подкралось внезапно. Амалия устроилась на боку, обняв подушку, а окружавшая ее темнота шептала что-то убаюкивающее.
Первое прикосновение было легким, как дуновение ветерка — простое поглаживание, потом чуть сильнее. Сладостное возбуждение разлилось по всему ее телу, стало жарко и одновременно как будто знобило. Амалия вздрогнула, почувствовав тепло сильного мускулистого тела, прижавшегося к ней, приятную тяжесть ладони на своей груди. Руки и ноги вмиг отяжелели, а рассудок, продираясь сквозь липкую тьму сна, предсказывал фантастические наслаждения. Застонав, Амалия повернулась, и ее приоткрытый рот был пойман жарким поцелуем, который подчинял и молил одновременно. Сильные руки мужчины обняли ее, прижали к себе и медленно опрокинули на спину. Потом он навис над ней всем своим могучим торсом, предварительно закатав повыше ее ночную сорочку и раздвинув коленом податливые ноги. Он вжался в нее, пытаясь распластаться на этом податливом ложе. Его губы обдали теплом ее шею, нежное розовое ушко, завитки шелковистых каштановых волос.
Окончательно просыпаясь, Амалия интуитивно прильнула к нему, самозабвенно откинула голову под огнем его поцелуев в ложбинку у шеи, которую он так любил и которая его так возбуждала. Амалия ощутила поток всепоглощающего желания, которое лишало ее рассудка, но мужчина вдруг замер, позволяя лишь гладить спину, бока, шею… Но она-то ждала другого. Амалия попыталась приподнять его голову, чтобы подрагивающими от желания губами провести по грубоватой коже лица.
Он сдавленно охнул, вновь нависая над ней, а затем начал двигаться в таком ритме, который вознес их обоих в заоблачную высь чувственного восторга, где причудливо соединились боль, наслаждение, раскаяние и мольба. Они слились в единой целое, что не имело ни названия, ни возраста, ни связей с прошлым или будущим в этой суетной жизни. Отныне они принадлежали ночи и друг другу, их соединяла страсть, которая нарастала с каждой минутой, пока не взорвалась живительным гейзером, разлетаясь множеством ярких брызг и оставляя их обессиленные тела пребывать в блаженной истоме.
Через какое-то время он отодвинулся от нее, ложась рядом. Амалия сладко потянулась. С минуту она молча лежала, уставившись в темноту, потом перекатилась на бок, откинула противомоскитную сетку и пошарила на тумбочке, разыскивая ночник. Розовое стекло все еще было теплым, а рычажок, которым регулировалось положение фитиля, был опущен, словно ночник специально загасили.
В ящике тумбочки лежала жестянка со спичками, и Амалия протянула руку, чтобы достать ее, но не успела. Его рука властно остановила ее.
— Не надо! — И хотя сказано это было шепотом, прозвучало как команда, которой нельзя не подчиниться. — Пожалуйста, не надо, — добавил он мягче.
Она лежала долго-долго, прислушиваясь к биению собственного сердца, прежде чем ответила:
— Я должна. Разве ты не понимаешь этого?
Ответом ей стало легкое шуршание противомоскитной сетки, шорох одежды и звуки удаляющихся шагов.
Амалия приподнялась на постели, рывком открыла ящик тумбочки и нащупала жестянку со спичками. Руки у нее дрожали, поэтому первая спичка, не загоревшись, сломалась, и только вторая, зашипев, осветила комнату желтоватым светом. Единственное, что Амалия увидела сквозь пелену сетки — это темное отверстие отодвинутой двери в спальню Жюльена. Потом она ясно услышала звук повернутой ручки замка входной двери со стороны лоджии.
Амалия схватила спички, чтобы не возиться с лампой, перекинула ноги через край высокой кровати и скользнула вниз. Опустив завернувшуюся сорочку, она кинулась к открытой двери, пересекла комнату мужа и остановилась у входа в лоджию. Амалия молча смотрела в черную пустоту комнаты Жюльена, она знала ответ. Чего уж проще? Жюльен не убежал бы, он не стал бы хватать одежду и мчаться прочь в темноту, словно грабитель. Какой смысл ему убегать? Он имел право спать в ее постели — законное право мужа. Следует, наконец, признать правду: мужчиной, который только что выбежал из ее спальни, хотя это и кажется странным, был Роберт Фарнум.
Положение стало невыносимым. Она должна поговорить с Жюльеном.
Однако принятое ночью решение не так легко осуществить при свете дня. Как-то Амалия уже пыталась поговорить с мужем, и что в результате? Уклончивость, подозрения, намеки… и ничего конкретного.
Разве могла она расспросить своего мужа впрямую, если он сам позволил другому посещать ее спальню? Могла ли она ожидать честного ответа от человека, чья гордость ущемлена? От ее слов и поступков зависела судьба их брака с Жюльеном. Так ли уж ей нужны подтверждения возникшим подозрениям?
Достаточно положить конец тайным визитам и сделать вид, что их никогда не было, как сразу все встанет на свои места. Соблюдение внешних приличий позволит ей оставаться женой Жюльена со всеми вытекающими обстоятельствами.
Альтернатива этому была не столь приятной. Расторжение брака по причине неверности одной из сторон невозможна из-за отсутствия доказательств, а развод, даже поддержанный церковью, — процесс долгий и сложный с непредсказуемым результатом — из-за противоречивого законодательства штата Луизиана. Как только причины развода станут достоянием общества, разразится скандал — испытание не для слабодушных. При этом нет никакой гарантии, что развод разрешат, особенно если Жюльен станет возражать. На его стороне — деньги, связи, влияние в обществе. Ну а если развод все-таки состоится? Что потом? Какая жизнь предстоит одинокой женщине — юридически свободной, но духовно и материально связанной с прошлым?
Амалия могла бы вернуться к тете. Тетя Тон-Тон безусловно приняла бы ее, а узнав всю правду, даже встала бы на ее защиту. Но смогла ли бы она удовлетвориться ролью бедной компаньонки после того, как была хозяйкой собственного богатого дома? Ей нравился Жюльен, рядом с ним она ощущала себя свободной и уверенной. Вряд ли в будущем он намерен навязывать ей свое общество. Почему же тогда ей не жить спокойно, оставаясь его женой? Надо только прекратить тайные визиты Роберта. Но сможет ли она воспрепятствовать им, не прибегая к помощи Жюльена, не прося у него помощи и защиты?
