— Сан-Мартинвиль так мал, что в это трудно поверить, — возразила Амалия.
— Возможно, что-то и было, но совсем не обязательно увязывать два разных события — это единственное, на что хотелось бы обратить ваше внимание, мамзель Амалия.
Патрик наклонился над зонтиком и схватил молодую женщину за руку. Амалия понимала, что в словах надсмотрщика есть резон, но время и место для обсуждения было явно неподходящим.
— Я буду весьма признательна, если вы перестанете прикасаться ко мне, — сказала Амалия, вырвав руку из его цепких пальцев. — Поверьте, это очень неприятно. Думаю, с вас достаточно того, что вы заняли место Жюльена.
— Место Жюльена? — переспросил он. Чувствовалось, что в жилах Дая закипает задиристая ирландская кровь. — По-моему, я говорил вам, что женщины его не интересовали. А Виолетта всегда была моей. Я — первый и единственный мужчина в ее жизни. Но это не означает, что я против разнообразия. Ха-ха!
— Удивляюсь, что при ваших доходах вы позволяете себе содержать квартеронку, — заметила Амалия. — Или это часть платы за ваше молчание.
— Да-а, язычок у вас — будьте любезны! Но у меня появилась замечательная идея, как использовать его в других целях, а не только в борьбе со мной. Не догадываетесь? — он похотливо хмыкнул.
Румянец, проступивший на щеках Амалии, свидетельствовал о ее ярости и решимости не потерять инициативу, несмотря на грязные намеки и явные угрозы бешеного ирландца. От последних ее оберегал зонтик, на который Дай по-прежнему упирался всей грудью, создавая пространство нейтральной полосы.
— Мне очень жаль разрушать этот райский уголок, мсье Дай, но я вынуждена сообщить пренеприятную новость. — Амалия выдержала значительную паузу. — Господин Жюльен мертв, никаких выплат его квартеронке не будет, независимо от того, назначен ей пансион или нет. В завещании Жюльена о бедной девушке даже не упоминается, хотя вы, мсье Дай, можете перепроверить все это у мсье Фарнума. — В голосе Амалии звучала явная издевка. — Мне, право, вас жаль, — заключила она с притворным сочувствием.
В глазах Патрика застыло презрение. И тут она резко отступила назад. Надсмотрщик, потеряв опору, чуть не уткнулся носом в пол. Прежде чем он успел восстановить равновесие, Амалия кинулась к двери и, распахнув ее, пулей вылетела на крыльцо. Она понимала, что Патрик Дай не станет преследовать ее на глазах кучера и грума, поэтому к повозке направилась быстро, но достаточно степенно. Грум предупредительно открыл дверцу, и Амалия без посторонней помощи взобралась в экипаж, приказав возвращаться домой.
Роберт ждал ее, облокотившись на перила верхней галереи. Он видел, как Амалия подъехала, но не пошевелился, пока она не поднялась на площадку главного этажа. Он стоял перед ней, такой высокий, сильный, широкоплечий, и свет послеполуденного солнца, ложась косыми отблесками на его красивое лицо, так искрился в волнах его волос, что Амалия почувствовала стеснение в груди.
— Где же ты была? — спросил он ласково, но в голосе слышалось не только беспокойство, но и подозрение.
Амалия медлила с ответом, собираясь с мыслями. Она сняла перчатки и бросила их вместе с кружевной сумочкой и зонтом на сиденье плетеного кресла, потом отколола шляпку с вуалеткой.
— Я ездила в город, — заговорила она наконец.
— Я знаю, но мне сказали, что ты поехала одна, не сообщив, куда и зачем.
— Это правда, — кивнула Амалия.
— Замечательно, но ты, надеюсь, извинишь меня, если я не стану восхищаться твоим подвигом.
Амалия отбросила шляпку, которую продолжала держать в руках, и направилась к нему. Нервы были натянуты, как струны: она все еще не пришла в себя после встречи с Патриком.
— Если тебе это интересно, я навестила Виолетту.
— Виолетту? — растерялся Роберт. — Но зачем?
— Зачем? — переспросила Амалия. — А затем, чтобы войти с ней в сговор, рассказав, как мы убили Жюльена, поздравить с этим важным событием. Зачем же еще.
С минуту Роберт молчал: не мог себя прийти от удивления и возмущения.
— Что ты такое городишь? — спросил он наконец.
— То, о чем ты думал все это время.
— Не будь смешной, Амалия!
— Ты же ходил вокруг меня на задних лапках, уверенный, что женщиной в черном плаще была я. Скажи, что не так?
На один миг их взгляды встретились, но Роберт тут же отвернулся и стал смотреть куда-то в сторону.
— Как я мог такое думать, если я сам отвез тебя домой? — спросил он с обидой.
— Но ты ведь не знаешь, осталась я дома или нет? — не упустила она возможности спровоцировать Роберта на откровенный разговор.
— Если бы я так думал, то позволил бы шерифу Татуму допросить тебя перед большим жюри, когда присяжные решают вопрос о подсудности дела, — ответил Роберт.
— Почему же ты побоялся сделать это, уверенный, как ты утверждаешь, в моей невиновности? — задала Амалия вполне резонный вопрос. — Вместо того, чтобы сказать правду, ты стал лгать. Зачем?
Она стояла бледная, но глаза сияли решимостью и праведным гневом. Траурная одежда подчеркивала белизну кожи и придавала все еще стройной фигуре особую отточенность линий. Всем своим видом: выражением лица, гордой осанкой — она демонстрировала умение владеть собой, и только руки предательски дрожали, выдавая ее волнение; Амалия скрестила их воинственно на груди.
— Затем, что я… — Он тяжело вздохнул, собираясь с духом, потом посмотрел ей прямо в глаза и, решившись, докончил: — … я не смог бы вынести, что тебя будут унижать, перетряхивая твое грязное белье на глазах у стольких посторонних людей, хотя виной всему я. И только я!
— А может быть, ты заботился не столько обо мне, сколько о собственном алиби?
— Вот, значит, как ты думаешь? — протянул он потерянно. Голос Роберта был мягким, но мало походил на голос живого человека. На виске с новой силой запульсировала жилка.
— Ты мне не ответил, — настаивала Амалия.
— Такое заявление не требует ответа, по крайней мере, моего.
— Почему же? — Брови Амалии взметнулись вверх, а сердце бешено колотилось, готовое выскочить в любую минуту. — Значит, ты вправе думать обо мне как о злодейке, и это в порядке вещей, поскольку я сделала это для тебя, но думать о тебе так же мне не позволено, хотя твои мотивы могли быть более низкими. Почему?
— Я не трус, и ты это знаешь, — вспыхнул Роберт. — Видит Бог, я не стремился к поединку с Жюльеном, но и бежать от него не собирался, да еще таким путем.
— Ты ждешь, что я поверю?
— У шерифа Татума, когда я солгал ради тебя, сомнений на сей счет не возникло, — заключил он сухо;
— Как это все благородно! — В голосе Амалии звучала насмешка. — Ты лжешь, но во спасение дамы, и в этом нет ничего предосудительного. Шериф верит тебе, человеку чести, богатому плантатору с положением и весом в обществе. Но чего стоит это твое слово?
