Пустота, порожденная боязнью, что Самарин окажется прав. Что дело, которому они посвятили всю жизнь, уже сделано другими людьми, сделано лучше, проще и надежнее.
И что они вернутся на чужую Землю, Землю будущего века, вернутся в качестве живых ископаемых, в качестве беспомощных экспонатов исторического музея.
Они чокнулись, и выпили – капитан восьмой звездной Виктор Сперанский и кибернетист восьмой звездной Сергей Маврин. Выпили, и взяли по бутерброду с изящного, разрисованного диковинными цветами, подноса.
– Кстати, – сказал Маврин с набитым ртом. – А пульсацию прервать? Время-то идет, как вы изволили выразиться…
– Не раньше, чем проснутся остальные и мы обсудим этот вопрос, – спокойно отозвался капитан. Так спокойно, что Маврин даже жевать перестал.
– То есть – обсудим? Вы же капитан!
– А вдруг я сумасшедший капитан? А? – спросил Виктор, стараясь говорить спокойно. – А ты – сумасшедший кибернетист-связист-дежурный?
Маврин только глазами недоуменно хлопал. Капитан развивал тему:
– Вдруг это просто галлюцинация двух сумасшедших звездолетчиков? Навеянная, скажем, бутылочкой-другой «Юбилейного»?
Маврин немного обиделся:
– Я сегодня не пил… А даже если и пью иногда, то уж не до галлюцинаций… К тому же сходных галлюцинаций у разных людей, по-моему, не бывает.
– Много ты знаешь о галлюцинациях, – проворчал капитан. – Вот придут все, тогда и поглядим. Одинаковые галлюцинации сразу у восьмерых – вот это действительно маловероятно. А у двоих…
Капитан неопределенно пошевелил пальцами.
– Да ты наливай, наливай, – добавил он негромко.
Маврин подчеркнуто четким движением взялся за бутылку.
Коньяк они допили. Бутерброды доели. Промолчали минут пятнадцать, и тут шлюз тихо пропел, открываясь. Вошел Герман Шапиро, физик, химик… и обладатель еще дюжины специальностей, как это принято у звездолетчиков. Велосипед Герман зачем-то протащил сквозь шлюз и прислонил к стене рядом с дверью в кухню.
– Что случилось? – ровным голосом спросил он и натолкнулся взглядом на бутылку из-под коньяка, по прежнему стоящую на краю пульта. Брови Германа поползли на лоб.
– Да, вот, – небрежно сказал капитан. – Кто-то мой коньяк спил, пришлось Серегу раскручивать. Ты не знаешь – кто?
Шапиро замялся. Кончик носа у него предательски покраснел.
– Я думал, это коньяк Самарина…
– Самарин коньяк в библиотеке прячет, – сообщил Маврин со знанием дела. – На второй полке, слева. За «Железной башней» Строгова. Она как раз толщиной с бутылку, и высотой тоже.
Шапиро мельком взглянул на диаграммер, и вздохнул.
– Так что случилось-то?
– Полюбуйся на фар-спикер, – посоветовал Маврин.
Единственная строка все еще тлела в кубе монитора. Шапиро взглянул и насупился.
– Что это еще за новости?
– Это значит, – жестко сказал капитан, – что Самарин, кажется, прав.
Шапиро не успел ответить – снова пропел шлюз и в рубку ворвался расхристанный, как всегда, Леша Самарин. Комбинезон у него был застегнут косо, и не на все пуговицы, ботинки – незашнурованы, а кепка надета задом наперед. Он единственный из экипажа носил кепку – никто не знал зачем или почему. Может быть, мерз?
– Что Самарин? Что Самарин? Самарин всегда прав!
Он задержал взгляд на диаграммере.
– Ух! Всего-то! Я думал, дальше отползли. Какое число сегодня? Я часы забыл. И месяц какой заодно?
– Десятое апреля, – не задумываясь ответил Маврин.
– Девчата где? – осведомился капитан.
Самарин пожал плечами:
– Прихорашиваются, где же им быть? Это мы, балбесы, чуть гиперпроснулись – и в рубку…
Самарин улыбнулся, но тут взгляд его упал на монитор фар-спикера и улыбка медленно сползла с его губ.
– Да, – сказал капитан. – Похоже, мы-таки дождались.
Он внимательно глядел на Самарина, и Серега Маврин внимательно глядел на Самарина, и невозмутимый Шапиро тоже. А Самарин, штатный циник «Форварда» вдруг впервые за много лет полета стал растерянным – у него даже губы задрожали. Он молчал. И продолжал неотрывно глядеть на единственную строку на мониторе.
– Леша, а Леша? – ласково сказал умница-Шапиро. – Где ты прячешь коньяк? А то кэп с Серегой все выпили…
Капитан мрачно пропел панихиду экспедиционной дисциплине. Про себя пропел, конечно, не в голос.
– Коньяк? – отозвался Самарин нетвердо. – В библиотеке… Сейчас принесу…
И он уныло поплелся к шлюзу. Его бутылка оказалась непочатой.
Они приканчивали ее, когда вошли девчата – все как одна свежие, подтянутые и благоухающие.
– Привет, звездные волки! – радостно поздоровалась Марина, жена капитана. Увидев тару с коньяком и без, она удивленно округлила глаза.
– Ничего себе! Пьянка на рабочем месте? Мы что, уже прилетели? Досрочно?
– Вот именно, – буркнул Самарин. – Прилетели.
Самарин снова становился циником. Жена его, Тамара, мельком взглянув на диаграммер, немедленно принялась по-людски застегивать и одергивать его комбинезон, и тихо что-то выговаривала ему.
– Фар-спикер принял сообщение, – официальным тоном объявил капитан. – Попрошу ознакомиться и высказаться.
Для ознакомиться понадобилось меньше минуты.
– Значит ли это, – вздрагивающим голосом спросила Зося Симушкевич, жена Германа, – что наш полет досрочно завершен по сценарию Алексея?
– По форсированному сценарию Алексея, – поправил Самарин.
Зося повернулась к нему.
– По форсированному сценарию Алексея, – согласилась она и вопросительно поглядела на капитана.
Капитан почему-то обрадовался возвращению Самарина в роль штатного циника. Самарин с дрожащими губами нравился ему куда меньше – как капитану восьмой звездной. А вот как человеку… Впрочем, вздор! Ты – капитан, Виктор. Сейчас ты капитан, и отвечаешь за них всех. В том числе за собственную жену.
– Ребята, – сказал капитан терпеливо. – Я знаю не больше вашего. Я видел ту же строку на мониторе, что и вы. А Сережа Маврин ее принял – только и всего. Я сижу здесь, – капитан взглянул на часы, – уже полтора часа. И полтора часа пью коньяк. Потому что боюсь: все окажется именно так, как расписывал Самарин, и нам ничего не остается как вернуться на Землю средствами наших далеких потомков и вместо того, чтобы стать первоисследователями одной из звезд, сделаться историческим курьезом эпохи досветовых полетов.
У нас есть два пути. Путь первый: плюнуть на все, и не прерывать пульсациию. И, скорее всего, стать курьезом бессильным в своем упрямстве и упрямым в своем бессилии. И путь второй: замедлиться и узнать в чем дело.
