— Уверена ли ты, что мужчине позволен лишь один брак в течение всей жизни?
— Это так, эфенди. Только смерть расторгает брачные узы. Правда, есть и другая религия, допускающая расторжение брака в случае супружеской измены или великого бесчестья. Но это случается очень редко.
— А если люди разлюбят друг друга? Если нет наследника?
— Ничего нельзя поделать, эфенди.
— А что если в результате войны женщин оказывается значительно больше, чем мужчин?
— Женщинам приходится оставаться старыми девами, эфенди.
— Это неразумно. Мы, мусульмане, лучше устраиваемся. Мусульманину позволено иметь четырех жен. Таким образом, все женщины получают защиту мужчин. Вдобавок, если одна из жен бесплодна, сохраняется возможность иметь наследника от другой.
— Это справедливо, если в отсутствии ребенка виновата женщина. Но если виноват мужчина, тогда в его гареме четыре или более жен с истраченными впустую жизнями вместо одной, — сказала Джулия.
— Это неважно.
— Я уверена, что для мусульманского мужа важно!
Он посмотрел на нее с изумлением и гневом, точно намеревался приласкать котенка, а тот неожиданно поцарапал его. Осознав свою бестактность, Джулия покраснела.
— Умоляю, простите меня, о правитель времени, — поспешно сказала она.
— Я не хотела быть непочтительной.
Она ждала, что дей позовет Базима и отправит его за Абдуллой, а тот накажет ее. Дей этого не сделал.
— О женщинах заботятся, их обслуживают, кормят, содержат в роскоши, — сказал он наконец. — Они защищены от бедности и несчастий. Чего еще они могут желать?
Джулия сжала губы, не желая более спорить с ним.
— Так чего же? — повторил он вопрос.
— Свободы. Они могут хотеть свободы. Права уходить и приходить, когда вздумается, не отчитываться перед охраной, словно заключенные.
— Охрана существует для их защиты.
— Тогда почему охрана наказывает их, о блистательный дей?
— Чтобы поддерживать порядок.
— Вне сомнения, учитывая скверный нрав и напряженные нервы женщин, причиной чему — их заключение, эфенди.
— Излишняя эмоциональность естественна для женщин, — заявил дей.
— Можно ли судить об этом, не видя их вне стен сераля, о принц верности?
— Значит, в твоей стране женщины иные?
На этот вопрос Джулия ответила не сразу.
— Некоторые — да, — поразмыслив сказала она. — Но некоторые — нет, потому что они так же закрепощены своими мужьями и детьми, как и женщины вашего гарема.
Он медленно кивнул.
— Таков удел женщин. Почему он должен их расстраивать? Почему они не могут принять его и жить спокойно и счастливо?
— Да, может быть, их удел вынашивать детей, но ни одно живое существо не воспринимает неволю спокойно и радостно. И не имеет значения, ограничивают ли их свободу узорные железные решетки на окнах или ухищрения закона, придуманные мужчинами.
— Следовательно, вот почему ты не вышла замуж? Боялась потерять свободу?
Это была опасная тема, и Джулия осторожно ответила:
— Не совсем поэтому, так как я считаю, что можно быть свободной и в браке, несмотря на его ограничения. Я жила счастливо с отцом, ведя хозяйство, заботясь о наших родственниках, и не встретила мужчину, которого полюбила бы, чьих детей хотела бы рожать.
— А когда умер твой отец, ничего не изменилось?
Джулия чуть помедлила, вспомнив о ребенке, которого потеряла.
— Быстрой перемены не произошло, — произнесла она, старательно отодвигая от себя смутный образ Реда. — Я продолжила начатое путешествие, говорила с Наполеоном на Святой Елене, как пожелал мой отец. Наверное, многое могло измениться с возвращением в Новый Орлеан. Мне пришлось бы жить с родственниками или искать прибежища в браке, найдись мужчина, согласный взять за себя бесприданницу.
— Ах да, император Наполеон, — подхватил дей, сразу теряя интерес к ее личным обстоятельствам при упоминании этого имени. — Я следил за его восхождением. Тебе посчастливилось подробно беседовать с ним?
— Да, судьба ко мне благоволила, о правитель века, — ответила Джулия, не преминув еще раз упомянуть титул дея. Было бы крайне неразумно разочаровывать его. Если предстояло обсуждать императора, следовало сослаться на их давнее знакомство и рассказать, что оно продолжилось во время ее визита на остров Святой Елены. Какое недовольство она могла вызвать у дея, если бы поведала ему об истинных событиях последних дней Наполеона! Этого нельзя было допустить, даже если бы она на самом деле являлась его фавориткой. «История», говорил император, «есть не более, чем общепринятая ложь». Умереть мучеником на острове — такова была его последняя воля, которая могла бы стать его последней победой над ненавистными англичанами, и Джулия не должна, не имела права преступить ее.
— Великие люди редки. Они рождаются лишь раз или два в столетие.
— Это правда, эфенди, — вежливо согласилась Джулия.
— Я почел бы за честь беседовать с человеком, который командовал великими армиями, одерживая победы с не меньшим искусством, чем Александр Македонский, с человеком, заставившим других владык платить ему дань и правившим с коварством и мудростью, достойной Соломона, сына Давида. Так как я не могу говорить с ним, расскажи мне все, что можешь.
Они говорили подробно и долго. Джулия передала мысли и мнения, которыми они с Наполеоном обменивались, гуляя по палубе корабля, о времени, которое она проводила с ним, о просьбе императора, которую она записала, равно как и его взгляды… Ей удавалось удовлетворительно ответить на большинство вопросов дея. Джулия сама не осознавала глубину и масштаб тем, которые обсуждала с Наполеоном. Воистину, история была его манией. Он знал все великие военные кампании древности так же, как свои собственные. Он глубоко изучил творения древних римских и греческих философов. Закон был его второй страстью. Он считал, что Наполеоновский кодекс останется лучшим памятником его правления во Франции. Но особенно он любил науку и не раз говорил, что если бы судьба не пожелала сделать его воином, он бы стал ученым.
Дей в раздумье покачал головой.
— Совершить так много за такое короткое время! Он должен был быть неутомимым тружеником.
— Он и был им, эфенди. Он редко спал более четырех — пяти часов в сутки. Он вставал на рассвете и трудился до темноты. Иногда он вставал в три часа ночи и вызывал секретаря.
— Такое трудолюбие рождает у меня утомление. Я должен лечь, Коба, мой источник наслаждения. Завтра я позову тебя вновь.
— Будет так, как вы пожелаете, о блистательный дей, — ответила Джулия.
Прозвучал колокольчик для Базима, и вскоре Джулия оказалась в своей комнате в гареме; она облегченно вздохнула, радуясь, что все позади. Она не думала ни о завтрашнем дне, ни о тех, которые последуют за ним.
