Он встал с кровати, скомкал передник и бросил в угол. Уголки его рта изогнулись в порочном вожделении и, великолепно обнаженный, он крадучись направился к ней, а его цепь, ударяясь об пол, позвякивала при каждом шаге. Его желание было слишком очевидно. Нижняя часть его тела была бледной по сравнению с торсом, который тропическое солнце окрасило в темно-коричневый цвет, и он казался ей бесконечно опасным получеловеком-полузверем. Ее охватил страх, какого она ни разу не испытывала до этого момента. Страх мелкой дрожью пробежал по телу и задержался где-то у коленей. Она сделала шаг назад и почувствовала за спиной жар камина.
Его губы дернулись. В тот же момент она с испугом поняла, что так развеселило его. Она двинулась не в том направлении. Он находился между нею и дверью. Цепь, которой он был так крепко прикован к стене, должна была дать ей возможность пройти мимо него, но длинные руки Равеля ставили эту возможность под сомнение. Она могла бы проскользнуть, если бы не ее пышные юбки. Вероятнее всего он поймает ее за них, или они вспыхнут, как трут, при слишком близком ее приближении к камину.
Она отодвинулась еще дальше в угол и задела бедром стол, на котором стоял поднос с завтраком. Тарелки зазвенели, а стакан на горлышке графина с водой звякнул, как колокольчик. Вода. Не раздумывая ни секунды, она схватила графин, сорвала с него стакан и плеснула содержимое графина сверкающей струей в сторону Равеля.
Сдавленным голосом он выдохнул какое-то ругательство, когда на него обрушился ледяной поток воды. С волос капало, а по лицу сбегали ручейки, собирались лужицами в ямках над ключицами, а затем стекали вниз по курчавым волосам на груди. Уставившись на нее, хриплым от возмущения голосом он спросил:
– Зачем ты это сделала?
Сила его удивления была показателем того, насколько невинны были его намерения и мала угрожающая ей опасность. Страстное желание, конечно, было, но ощущение опасности было только в ее голове, и, вполне возможно, оно подогревалось тем страхом, который вызывала ее собственная реакция на него. Тем не менее последнее, что она бы сделала, это призналась в этом самой себе.
– Мне показалось, – сказала она, подняв голову и ставя графин на место, – что нужно охладить твой пыл.
– О, разве? А как насчет твоего? – Он оглянулся вокруг и, увидев воду, оставшуюся в миске после бритья, направился к ней.
– Равель! Ты этого не сделаешь! – воскликнула она, увидев, куда он пошел. Мыльная вода с плавающей сбритой черной щетиной давно уже остыла в холодном утреннем воздухе.
– Неужели?
Он поднял миску и повернулся к ней. Его глаза заблестели, когда он, волоча за собой цепь, направился к ней. Он покрылся гусиной кожей, на которой все еще сверкали капли воды. Она прижалась к столу и вытянула вперед руку, как бы заслоняя себя от потока воды. При этом она не отрывала взгляда от мутной жидкости, мягко плескавшейся в миске с позолоченными краями.
– Ты… ты не можешь. Ты же джентльмен.
– Я думал, ты сомневаешься в этом.
– Нет, не совсем…
– Любая ложь, лишь бы только спастись.
Если бы она быстро метнулась в сторону, то успела бы добраться до двери. Но любое ее неожиданное движение могло спровоцировать немедленный потоп. Он не промахнется, она в этом не сомневалась.
– Сначала меня убедили в обратном, но сейчас я так не думаю.
То, что она сказала, было правдой, и она с удивлением обнаружила этот факт. Аня замерла, озадаченно глядя на него.
– Докажи это.
– Как? Я могу точно так же попытаться доказать, что я – леди, после того, что сделала.
Он ясно видел, что напугал ее. Она побледнела, в ее взгляде чувствовалась осторожность. Но она уже не испытывала тревоги, и он не чувствовал в ней того презрения, которое позволяло ей пренебрегать им, захватить и удерживать силой, чтобы обеспечить безопасность тех, о ком она заботится. Его жажда мщения испарилась. Он отвернулся, поставил миску с водой на пол, а затем подошел к кровати, чтобы снять со спинки черный шерстяной халат с шелковыми бордовыми отворотами, принесенный ему Марселем. Он сунул в него руки, отвернул рукава и быстрыми движениями застегнул позолоченные пуговицы.
Не оборачиваясь, он сказал через плечо:
– Некоторые вещи не требуют доказательств. Но одно я могу сказать с точностью: мой… пыл определенно остыл.
Это было что-то вроде оливковой ветви мира. Ей вдруг показалось необычайно важным сказать именно то, что надо, нечто не провоцирующее и не вызывающее, а совершенно прозаическое.
– А твой завтрак остыл. Пока ты будешь вытираться, я унесу его и прикажу подогреть.
– Ничего, – сказал он, поворачиваясь к ней и печально, но в то же время тепло улыбаясь. – Я только благодарен, что тебе под руку не попался кофейник. А что касается завтрака, я поставлю его к огню на несколько минут, и все будет в порядке.
Она облизала губы.
– Вообще-то это и мой завтрак тоже.
– Я польщен, – сухо ответил он. – Ты, конечно же, можешь поступить, как хочешь.
– Все будет в порядке, – сказала она, резко отворачиваясь, и принялась тщательно расставлять посуду на столе.
Спустя некоторое время они сели за еду. Пока кофе и булочки подогревались, они убирали в комнате: мыльная вода была вылита в помойное ведро, Анин передник поднят из угла и аккуратно свернут, лужа воды на полу высушена с помощью нескольких полотенец, кровать застлана, а стол, чтобы освободить место для завтрака, освобожден от шахмат и книг. Порядок они наводили вместе, но между ними все же сохранялась какая-то натянутость.
В полном молчании они намазывали булочки маслом и джемом. Звон ложечек в чашках, когда они размешивали сахар, показался им очень громким. Аня отхлебнула жидкость, но, поскольку ее горло тут же сжалось, она с большим усилием заставила себя беззвучно проглотить ее.
Она не могла припомнить, чтобы когда-либо была так раздражена против мужчины, или так ясно чувствовала каждое его движение, напряжение его мышц на лице, растущие на запястьях шелковистые черные волосы, изящество, силу и красоту его рук. Но ведь раньше она не держала мужчин в плену, не вступала с мужчиной в близость, не предавала его и не была предана им. Хотеть себя чувствовать комфортно рядом с Равелем значило желать слишком многого, достаточно было того, что они не ощущали больше враждебности по отношению друг к другу. Все было так, как должно было быть, и все же она не могла не желать того, чтобы эта напряженность как-нибудь ослабла.
Равель прикоснулся салфеткой ко рту, а затем положил ее на стол рядом с тарелкой. Он откинулся на стуле и сидел, вертя в пальцах чашку из севрского фарфора. Он долго рассматривал ее, слегка нахмурившись.
– Скажи мне одну вещь, – наконец начал он.
– Да?
– Почему ты здесь? Я не хочу выглядеть грубым или негостеприимным – я Бог знает как рад твоему обществу, – но все же, то, что ты будешь навещать меня, как если бы я был приглашенным гостем, – это последнее, чего я мог бы ожидать от тебя.
