Дверь широко распахнулась, Владимир поднял глаза от книжки, и Добраницкий, брошенный могучей дланью артиллериста, пролетев до середины комнаты, рухнул на пол.
– Привел, – ласково сказал Балабуха. После чего закрыл дверь и запер ее на ключ и два засова. Август, приподняв голову, с ужасом наблюдал за этими приготовлениями.
– Вставай, – велел артиллерист.
Глядя на него исподлобья, Добраницкий поднялся на ноги.
– Садись. – Балабуха с грохотом подвинул к нему стул. Август боком опустился на сиденье. Его щегольской костюм был весь в пыли.
– Между прочим, – сказал он сердито, – я потомственный шляхтич и протестую против такого обхождения. Я ведь могу и на дуэль за него вызвать.
Проигнорировав его слова, Владимир спросил у Балабухи:
– Ну, что?
Тот прочистил горло и обстоятельно доложил о том, как он следил за Добраницким в этот день (как, впрочем, и в четыре предыдущих) и чем именно завершилась его слежка.
– Ладно, – сказал Владимир. – Теперь ты, Август.
Добраницкий насупился.
– Что я должен рассказывать?
– Все, – спокойно произнес Владимир, хотя жилка на его виске нервно подрагивала. – С самого начала.
Август помялся и начал говорить.
Некоторое время тому назад он находился в игорном доме, где спустил все деньги. Он как раз подумывал, без особой охоты, как ему поступить – заложить часы, оставшиеся от матушки, или попросить в долг у друзей, – когда кто-то неожиданно положил ему на плечо руку. Август поглядел на нее и увидел, что на ней не хватает трех пальцев. Затрепетав, он вскочил с места, но Иоганн Ферзен, неведомо как оказавшийся рядом с ним, принудил его сесть на место.
– Так его действительно зовут Ферзен? – поморщился Владимир. – Ладно, это не столь важно. Что именно он тебе сказал?
От офицеров не укрылось, что Добраницкий замялся и, прежде чем ответить, покосился на здоровенные лапищи Балабухи.
– Если ты скажешь нам всю правду, он тебя не тронет, – пообещал Гиацинтов. – Ферзен тебе что-то предложил? Что именно?
– Он предложил мне деньги, – ответил Август. – Правда, не сразу. Сначала он сказал, что ему известно, что я поляк, и что он горячо сочувствует польскому стремлению освободиться от российского узурпатора.
…Пристально глядя в лицо своему собеседнику, Ферзен предположил, что, как истинный польский патриот, тот не может быть на одной стороне с русскими.
– Ведь вы согласны, милостивый государь, что император Николай – тиран и мерзавец?
– Конечно, мерзавец, – охотно согласился Добраницкий. – Вообще все правители – мерзавцы, потому что у них работа такая. Честный человек на ней не удержится, это факт.
И он с любопытством стал ждать ответа.
– Не могу сказать, что я разделяю ваше мнение относительно всех правителей, – заметил Ферзен. – Однако я рад, что мы пришли к согласию относительно императора Николая.
– Перейдем теперь к австрийскому императору Фердинанду? – жизнерадостно предложил Август и взял с подноса подошедшего лакея бокал шампанского.
Добраницкий вовсе не был глуп. Как известно читателю, он уже давно догадался, что Гиацинтов и Балабуха явились в Вену не просто так, а с каким-то заданием. Однако Август вовсе не забывал, что друзья его выручили, что они взяли его с собой и не дали ему пропасть в один из самых тяжелых моментов его жизни. Какие бы претензии у него ни были к Николаю Павловичу как правителю, он вовсе не собирался переносить их на Владимира и Антона, которые чисто по-человечески были ему симпатичны.
Почему-то Ферзен предпочел уклониться от обсуждения персоны австрийского императора и повел речь напрямик. Не согласится ли Август помочь своим соотечественникам и докладывать о том, что предпринимают его друзья? Ведь на то, чтобы играть, нужны большие деньги, а у Ферзена имеются некоторые возможности для того, чтобы обеспечить Августу приличную жизнь.
– Я всегда готов помочь своим соотечественникам, – объявил Добраницкий не моргнув глазом, – но мне нужен задаток в подтверждение, так сказать, серьезности ваших намерений.
– За задатком дело не станет, – твердо ответил Ферзен. – Двадцать золотых, и по рукам. Согласны?
Август вытаращил глаза.
– Двадцать золотых? Черт возьми! И вы требуете от меня, чтобы за столь жалкую сумму я предал своих друзей? Это даже как-то обидно, я не могу… продавать их задешево, в конце концов!
– Хорошо, тридцать золотых, – буркнул его собеседник. – Это только задаток, понимаете? Позже вы получите больше.
– Но я же не только друзей продаю, но и империю, – обидчиво ответил Август, допив шампанское. – За такие вещи полагается военно-полевой суд. Я рискую, в конце концов!
– Вы издеваетесь, милостивый государь? – вспыхнул гусар.
– Какие уж тут издевки – ведь мне грозит смертная казнь! – возмутился Август. – И потом, речь идет о целой империи, а не о каком-нибудь… Монако!
– Некоторые предпочитают Монако, – заметил Ферзен с тонкой улыбкой.
– Это как играть – по маленькой или по-крупному, дело вкуса, – уперся Добраницкий. – Воля ваша, но в крупной игре и ставки большие. Я не могу продавать страну, лежащую от Тихого океана до Черного моря, за тридцать золотых, это исключено.
Ферзен позеленел. Судя по всему, изначально он представлял роль змея-искусителя значительно проще, и не его вина, что он напоролся на столь опытного противника, отлично осведомленного об истинной цене оказываемых им услуг.
– Милостивый государь, – сухо молвил гусар, – позвольте заметить, что вы продаете сущую Азию!
– Громадная территория, – соловьем разливался Август, сладко щуря глаза, – множество губерний… Польша, Финляндия, Сибирь, а какие города! Петербург, Варшава, Киев, Москва… а Тифлис, а Эривань, а Гельсингфорс? И это не считая прочих, которые я не успел назвать! Бесчисленное народонаселение…
– И почти все – рабы, – язвительно напомнил Ферзен.
– В Америке тоже рабство, и ничего, живут, – хмыкнул Добраницкий, завладевая очередным бокалом шампанского. – И вообще, если Российская империя настолько плоха, зачем она вам тогда понадобилась?
Гусар стих и посмотрел на него с отчетливой злобой.
– Мы сочувствуем, – наконец промолвил он, – народам, которые желают освободиться от российского ига.
Август хотел было сказать: «Так подайте пример и освободите польскую часть Австрии», но покосился на лицо Ферзена, которое ходило ходуном, и понял, что подобное замечание окончательно настроит собеседника против него.
– Пятьсот золотых задатка, – объявил Добраницкий, решившись пойти ва-банк. – И то исключительно потому, что я сегодня в хорошем расположении духа. Одна Варшава стоит куда дороже, да что там Варшава – самая последняя улица в Варшаве!
