– Ах, Польша! – простонал граф, сжимая обеими руками виски. – Да, господа, Польша… Это будет вечная ахиллесова пята нашей империи – доколе сама империя будет существовать… – Он скорбно покачал головой.
– Поэтому, – продолжал Гиацинтов, – нам надо в точности узнать, что и когда готовится, потому что это может быть очень серьезно… Мы с Антоном Григорьевичем немедленно отправимся на собрание этих господ. Если нам повезет, то, быть может, удастся кое-что подслушать… Вы же немедленно пошлите срочную депешу в Петербург. Да, и этого господина, – он кивнул на секретаря, – велите посадить под замок и крепко стеречь… Он не только наш главный свидетель – он будет отвечать по полной и за измену отечеству, и за гибель Жаровкина, и за покушение на меня… Думаю, его отдадут под военный суд.
Посланник вздрогнул. В гражданском законодательстве Российской империи смертной казни предусмотрено не было – крайними мерами были долгосрочное тюремное заключение или ссылка в Сибирь. Однако в исключительных случаях, когда вина требовала более сурового и решительного наказания, обвиняемый передавался военному суду, в чьей власти было выносить любые приговоры, и смертные тоже.
– Как все это ужасно! – сказал Иван Леопольдович плачущим голосом. – Хорошо, господа… Я сделаю все, как вы хотите…
Владимир кивнул.
– Вот и прекрасно… А теперь, Антон Григорьевич, айда за пистолетами. Когда идешь к волку в логово, следует хорошенько вооружиться…
Глава 25
Сюрпризы и их противники. – Барышня и недотепы. – Диалог с дверью и его последствия. – Просчет мистера Сандерсона.
Синеокая Антуанетта, она же тетушка Евлалия, она же Полина Степановна Серова, терпеть не могла неожиданностей.
Разумеется, неожиданности имели право на существование – в жизни людей обыкновенных, которые подчиняли свое бытие рядовым заботам и мелочам. Возможно, и даже очень вероятно, что это были хорошие люди, но – они не мчались в тряской карете на другой конец Европы, чтобы предотвратить угрозу нашим интересам, не имели отношения к делам государственным и не плели сложные многоходовые интриги, в результате которых, к примеру, могущественные некогда министры лишались поста, власти и влияния и, оставаясь живыми, тем не менее переходили в политическое небытие.
В жизни особого агента, считала Полина Степановна, все должно быть взвешено и выверено, а сам агент должен предусмотреть все варианты развития событий и всегда являться во всеоружии, дабы судьба в образе его врагов не могла застать его врасплох. И неважно, что вы могли припомнить очаровательной Полине Степановне полсотни случаев, когда она сама оказывалась во власти неожиданности и нередко извлекала из нее весьма чувствительные преимущества. Ничто не могло поколебать ее убеждения, что агент, которого можно застать врасплох, немногого стоит – в сущности, не больше, чем тот, кто пускает серьезное дело на самотек.
И надо же было случиться такому, что теперь, когда она находилась на ответственнейшем задании, в чужом обличье (в двух чужих обличьях!), ей раз за разом докучали люди, по поводу которых многоопытный Чернышёв не столь давно убеждал ее, что они лишь послужат ей ширмой и отвлекут недругов от ее собственного расследования.
– Честью клянусь вам, Полина Степановна, – заверял ее граф, – что эти недотепы не доставят вам никаких хлопот, и вы вовсе не должны о них беспокоиться!
Тут-то и случилась неожиданность, ибо недотепы развили бурную деятельность, в два счета выяснили, где именно ухлопали Жаровкина и почему, и с удвоенным пылом, который, с точки зрения Полины Степановны, куда больше подходил для других целей, принялись вести поиски в этом направлении. Стоя в стороне, Полина Степановна… просим прощения, мадемуазель Антуанетта наблюдала за этими поисками с неудовольствием золотоискателя, который застукал на своем участке развеселую компанию гномов-старателей и только по доброте душевной не решается придушить их под покровом ночи.
Вообще с некоторых пор в жизни Антуанетты все безнадежно запуталось, потому что Иоганн Ферзен, встревоженный успехами недотеп, посулил ей большие деньги, если она сумеет втереться к ним в доверие. Пришлось Полине Степановне скрепя сердце подчиниться и, шпионя за коллегами, не упускать из виду собственные интересы. К тому же ей приходилось попеременно изображать не только Антуанетту, но и ее ворчливую тетку, и в конце концов Полина пришла к выводу, что в образе вредной тетушки Евлалии она прямо-таки отдыхает душой. По крайней мере, никто не отваживался писать тетушке любовные письма на 12 страницах, как Добраницкий, и не пытался сделать ей предложение руки и сердца в самый неподходящий момент, как Балабуха. Владимир Гиацинтов писем не писал и предложения – пока – делать не собирался, но он был так мил, так красноречив, так поэтичен! У него был открытый счастливый смех, как у ребенка, и его прозрачные глаза, когда он видел ее, наполнялись трепещущим светом… Такие глаза не лгут, они не могут солгать, даже если их обладатель захочет этого. Полина Степановна чувствовала, что Владимир неравнодушен к ней, более того – что он всерьез увлечен ею. С ее точки зрения, игра зашла слишком далеко, слишком! И вдруг – о счастье – это охлаждение, намек на то, что он не питает в отношении ее серьезных намерений! Бог ты мой, да она готова была его расцеловать! Вот только примитивная ловушка, в которую он замыслил поймать заговорщиков…
«Нет, Сандерсон, конечно, не попадется на такую тривиальную наживку. И Берга им не поймать… – Полина Степановна уже давно догадалась, кто является осведомителем заговорщиков внутри посольства. – В сущности, это не имеет никакого значения. Даже если секретаря схватят, не так уж много он знает…»
Она встряхнулась, прошлась по комнате, зябко обхватив себя руками, хотя вечер был теплый, и тут уловила своим острым слухом звон колокольчика у дверей. Полина Степановна спустилась вниз. Верная Маша уже шла отпирать.
– Кто? – шепотом спросила «Антуанетта».
Маша поглядела в щелку и, повернувшись к хозяйке, выразительной мимикой и несколькими жестами изобразила солидного толстяка с тростью. Служанке удалось передать даже цилиндр, венчавший голову гостя.
Не удержавшись, Полина Степановна прыснула и тотчас же зажала себе рот рукой, чтобы не выходить из образа.
– Сандерсон?
«Немая» горничная энергично кивнула и жестом спросила, пускать ли его в дом. Следует признать, что в искусстве пантомимы плутовке Маше не было равных.
– А ну-ка, отойди, – шепнула «Антуанетта», подходя к двери.
Маша сделала испуганные глаза и указала на голову своей госпожи. Полина Степановна, покосившись в зеркало, заметила, что черный парик сидит на ней криво, и быстро поправила его.
– Ваше лордство, – подала она голос, не отпирая двери, – это вы?
– Я, мисс, – ответил англичанин. – Просто шел мимо и вижу, что ваши окна еще светятся.
Да-с. Никогда не следует недооценивать наблюдательность профессионального разведчика. «Уж не собирается ли он тоже объясниться мне в любви? – встревожилась Полина. – Ну-ка, проверим… Когда Розалия познакомила нас два месяца назад, Сандерсон покраснел, засопел и пожал мне руку так, что чуть ее не оторвал. Терпеть не могу эту английскую манеру рукопожатия, вместо французского поцелуя ручки даме. Медведь! Потом Сандерсон на протяжении пяти… нет, шести встреч молчал и пожирал меня глазами. Когда я уронила веер, он его подал, да так ловко, что сломал одну из пластин. – Она покачала головой. – И как я могла тогда не обратить на это внимания? Сломанный веер – это нешуточный признак, с которым не поспоришь. Конечно, два месяца знакомства – слишком мало, чтобы делать предложение, да только этих англичан сам черт не разберет. То они сто лет запрягают, да так никуда и не едут, то запрягают в пять минут и мчатся так, что никакая тройка не догонит. Конечно, я сразу же поняла, что он ко мне неравнодушен… и хотя Сандерсон тот еще молчун, в конце концов он все-таки расхвастался и рассказал мне, что только благодаря ему наследник Наполеона проведет остаток жизни в форте Ам. Интересно, не скажет ли этот молчун и сегодня что-нибудь интересного?»
