Мэтт послушно заставил себя сесть и, прислонившись головой к
спинке кровати, провел рукой по волосам, пытаясь стряхнуть с себя остатки
странного сна.
— Это все таблетки, — объяснил он. — Сразу две действуют с
силой ядерной боеголовки.
Мередит взяла пузырек и прочла инструкцию.
— Тут написано, что нужно принимать по одной. Мэтт, не
отвечая, потянулся к кружке, выпил почти все содержимое и вновь, откинув
голову, прикрыл глаза, ожидая, пока кофеин сотворит чудо, к счастью, совершенно
забыв о видениях, терзавших его ночью.
Мередит, помнившая, что сразу после пробуждения Мэтт обычно
неразговорчив, встала и неспешно расставила вещи на ночном столике, а потом
рассеянно подняла халат и положила его в ногах кровати. Когда она повернулась,
глаза Мэтта приняли более осмысленное выражение, черты лица расслабились и
выглядели почти мальчишескими. Он казался сейчас совсем молодым. И очень
красивым.
— Тебе получше? — улыбнулась она.
— Гораздо. Ты делаешь прекрасный кофе.
— У каждой женщины должно быть хотя бы одно коронное блюдо.
То, что она может продемонстрировать, когда представится такая возможность.
Мэтт заметил веселые искорки в ее глазах и лениво
усмехнулся:
— И где ты это вычитала?
— В журнале, который видела в приемной дантиста, — лукаво
объяснила она. — Мое коронное блюдо — кофе. Что хочешь на завтрак?
— Это зависит от того, собираешься ли ты снова открывать
консервные банки, — пошутил он.
— На твоем месте я призадумалась бы, прежде чем оскорблять
кухарку. Под кухонной раковиной стоит чистящий порошок, который выглядит совсем
как сахар, если положить его в овсянку.
Плечи Мэтта затряслись от смеха, и он поскорее допил кофе.
— Нет, серьезно, — повторила Мередит, улыбаясь ему от
изножья кровати, — золотистая богиня в голубых джинсах, ангел с лукавым блеском
в глазах. — Что бы ты хотел на завтрак?
«Тебя», — подумал он, и желание вновь охватило его буйным
огнем. Он хотел ее к завтраку. Хотел протянуть руки, схватить ее, затащить в
постель, зарыться пальцами в измятый шелк волос, соединить свое изголодавшееся
тело с ее телом. Хотел чувствовать прикосновение нежных ладоней, войти в нее
одним рывком, заставить стонать от исступленного экстаза.
— Все, что сможешь приготовить, — сухо обронил он вслух,
закутываясь в одеяло, чтобы скрыть, как возбужден. — Я поем внизу, как приму
душ.
После ухода Мередит Мэтт закрыл глаза и стиснул зубы,
разрываемый яростью и неверием. Несмотря на все, что случилось в прошлом, она
по-прежнему обладает властью над ним! Если бы все, что он испытывал к ней,
можно было назвать всего лишь похотью он мог бы простить себя, но это внезапное
тоскливое, безумное желание снова стать частью ее жизни… быть любимым ею…
Одиннадцать лет назад он влюбился в нее с той минуты, как
увидел, и все это время не смог избавиться от образа смеющейся, чинной,
заносчивой восемнадцатилетней девчонки.
За эти годы в его постели перебывали десятки женщин, гораздо
более опытных, чем Мередит. Они неизменно удовлетворяли его, получая в ответ
столь же головокружительное наслаждение. Но с Мередит… с Мередит чисто плотское
соитие становилось волшебством. Мукой. Жгучей пыткой. Радостью и счастьем.
Да-да, именно так он, вероятно, чувствовал себя в то время,
иначе почему сходил по ней с ума до такой степени, что не понимал и не хотел
знать разницы между воображением и реальностью? Она пленяла в восемнадцать лет,
но в двадцать девять стала куда опаснее, потому что изменилась, и эти перемены
манили и интриговали Мэтта. К девической утонченности добавился лоск
элегантности, однако в глазах по-прежнему светилась беззащитная уязвимость, а
улыбка в зависимости от настроения становилась то солнечной, то зазывной. В
восемнадцать лет она обладала наивным чистосердечием, удивлявшим и чаровавшим
его, в двадцать восемь Мередит превратилась в талантливую деловую женщину, и
все же казалась такой же естественной и непринужденной, как и раньше. Как ни
удивительно, Мередит, по-видимому, была совершенно безразличной к собственной
красоте или просто ее не сознавала. Вчера она ни разу не остановилась у
зеркала, висевшего в столовой, даже мельком не взглянула в него, проходя мимо.
В отличие от других прекрасных женщин, которых он знал, она не пыталась
кокетничать, не рисовалась, не приглаживала свои роскошные волосы, чтобы
привлечь его внимание. Ее красота стала более зрелой, и фигура приобрела
законченные формы, в джинсах и простом свитерке она выглядела так же
соблазнительно, как в черном платье и норковом манто, в тот день, когда он
пригласил ее на обед.
Кровь Мэтта снова жарко закипела, а руки просто зудели от
желания ласкать и гладить эту гладкую кожу, упругую грудь, изящные изгибы бедер
и талии. И неожиданно предательский разум подсказал ему соблазнительное
решение: возможно, если он овладеет ею еще один, последний раз, то сможет
утолить ненасытную жажду и навеки избавиться от этого яда…
Выругавшись себе под нос, Мэтт встал и натянул халат. Боже,
да он поистине безумен, если снова осмелился думать о близости с ней!
Снова?
Мэтт застыл.
Впервые после приезда Мередит он оказался способен думать
ясно, без бредовых видений и фантазий, вызванных болезнью или действием
проклятых таблеток. Спрашивается, за каким чертом ее принесло на ферму?
Она сама ответила на вопрос:
— Я хочу мира…
Прекрасно, он согласился на предложение перемирия. Так
почему же она все еще здесь? Они никогда не жили одним домом, не вели
хозяйство, но зачем же она торчит на ферме? Приносит ему кофе в постель и
делает все возможное, чтобы очаровать его и обезоружить?
И тут в лицо ему словно ударила струя ледяной воды — ответ
пришел с необычайной ясностью и силой, потрясая его собственной глупостью.
— Я хотела получить хаустонский участок, — сказала она, — но
мы не можем позволить себе платить тридцать миллионов.
Господи, да она действует на него сильнее любого наркотика!
Совершенно одурманила его разум! Мередит хотела получить землю по
первоначальной цене и, очевидно, готова на все, чтобы добиться этого, даже
пресмыкаться перед ним. Ее сокрушенные извинения, нескрываемое желание мира,
супружеская забота о нем — все это притворство с целью заставить его
капитулировать.
Изнывая от отвращения, брезгливо поражаясь собственной
доверчивости и ее двуличности, Мэтт подошел к окну и откинул занавеску, глядя
на заметенную снегом подъездную аллею, но перед глазами возникла Мередит,
покорно стоявшая у постели:
