— Я… я думала… ч-что влюблена в теб-бя! Ж-ждала… когда ты…
придешь в больницу… ждала и ждала! — выкрикнула она. — Но тебя все не было…
Она поспешно отвернулась, плечи сотрясались от всхлипываний,
которые Мередит никак не могла заглушить. Мэтт видел, что она плачет, но не
пытался даже прикоснуться к ней, ошеломленный внезапно всплывшим в памяти
видением — Филип Бенкрофт с побелевшим от ярости лицом цедит жестокие слова:
«Думаешь, что ты умнее и упорнее всех, Фаррел, но ты и
представить не можешь, что такое настоящие ум и упорство. Я не остановлюсь ни
перед чем, лишь бы навеки избавить от тебя Мередит!»
Однако после этой тирады, после того как Бенкрофт немного
успокоился, он спросил Мэтта, не могут ли они поладить ради Мередит. Он казался
таким искренним! И видимо, хотя и против воли, все-таки смирился с их браком.
Но теперь Мэтт спросил себя, действительно ли это так и было.
«Я не остановлюсь ни перед чем, лишь бы навеки избавить от
тебя Мередит…»
Но тут Мередит подняла глаза, измученные сине-зеленые глаза.
И Мэтт, охваченный нерешительностью и не понимавший, чему верить, заглянул в
эти глаза, и увиденное в них едва не заставило его обезуметь от раскаяния. Они
были полны слез. И мольбы. И еще в них светилась правда. Обнаженная, жестокая,
невыносимая, разрывающая сердце истина.
— Мэтт, — с трудом прошептала она, — у нас была девочка.
— О Боже! — простонал он, рывком притягивая ее к себе. — О
Боже!
Мередит прильнула к нему, прижавшись к рубашке мокрой щекой,
не в силах сдержать боль и скорбь даже в его объятиях.
— Я… назвала ее Элизабет в честь твоей матери. Но Мэтт почти
не слышал ее, мозг терзали ужасные видения: Мередит одна в больничной палате,
напрасно ожидающая его.
— Пожалуйста, не надо, — молил он судьбу, прижимая Мередит к
себе все крепче, зарываясь лицом в ее волосы. — Пожалуйста, нет.
— Я не смогла пойти на ее похороны, — хрипло бормотала
Мередит, — потому что встать не было сил… Я долго болела. Отец сказал, что
позаботится обо всем.
Мучительная боль, охватившая Мэтта при этих словах,
стальными когтями рвала сердце, полосовала душу, едва не бросила его на колени.
— Иисусе, — выдавил он, судорожно стискивая руки, стараясь
защитить ее собственным телом, беспомощно пытаясь исцелить раны, которые
причинил ей много лет назад. Мередит подняла к нему залитое слезами лицо,
умоляя его о поддержке и утешении.
— Я попросила его засыпать гроб Элизабет розами. Розовыми.
Неужели… неужели он солгал, когда говорил, что послал их?
— Послал! — яростно пробормотал Мэтт. — Конечно послал!
— Этого… я не смогла бы вынести, если узнала бы, что он
солгал.
— О, пожалуйста, дорогая, — запинаясь, пробормотал Мэтт. —
Пожалуйста, не нужно. Не нужно.
Сквозь туман собственной скорби Мередит распознала
невыносимую тоску и боль Мэтта, увидела его искаженное мукой лицо, и нежность,
давно забытая сладостная нежность наполнила сердце, пока оно не заныло.
— Не плачь, — шепнула она, не вытирая слез, и осторожно
коснулась пальцами жесткой щеки. — Теперь все кончилось. Твой отец открыл
правду. Поэтому я и приехала сюда. Я должна была рассказать тебе, что случилось
на самом деле. Должна была попросить у тебя прощения…
Мэтт откинул голову, закрыл глаза и судорожно сглотнул,
пытаясь избавиться от застрявшего в горле комка слез.
— Простить тебя? — выдохнул он. — За что?
— За то, что все эти годы ненавидела тебя. Мэтт вынудил себя
открыть глаза и взглянуть в прекрасное лицо.
— Твоя ненависть не может сравниться с той, какую в этот
момент я испытываю к себе.
Сердце Мередит сжалось от беспощадного раскаяния, которое
она увидела в глазах Мэтта. Он всегда казался ей таким неуязвимым,
безжалостным, что Мередит считала его неспособным на глубокие чувства. Может быть,
она была тогда слишком молода и неопытна? Но как бы то ни было, теперь она была
готова на все, чтобы утешить и ободрить его.
— Все прошло. Не думай больше об этом, — мягко попросила
она, приникая лицом к его груди, но он, казалось, не слышал ее.
Минуты текли в молчании. Наконец Мэтт заговорил снова, и
Мередит поняла, что он не может больше ни о чем думать.
— Тебе было очень больно, когда все это случилось? — выдавил
он наконец.
Мередит опять попыталась уговорить его не думать о прошлом,
но ясно осознала, что он просит разделить с ним беды, которые по праву должен
был делить с ней много лет назад, и предлагает запоздалую возможность
обратиться к нему за утешением, в котором Мередит так нуждалась. И она
постепенно поняла, что хочет этого даже сейчас. Стоя в кольце его рук, она
ощущала медленное успокаивающее поглаживание его ладони по голове и плечам и
неожиданно годы отлетели прочь, растворились и исчезли, и ей было не двадцать девять,
а восемнадцать, как тогда, а ему — двадцать шесть, и она была влюблена в него…
Мэтт был силой, опорой и надеждой. Безопасностью и защитой.
— Я спала, когда все началось. Что-то разбудило меня…
какое-то странное чувство, и я включила лампу. А когда посмотрела вниз,
увидела, что простыня и одеяло намокли от крови. Я закричала. — Мередит
остановилась и лишь через несколько мгновений заставила себя продолжать:
— Миссис Эллис только вернулась из Флориды, она услышала и
разбудила отца. Вызвали «скорую». Тут начались схватки, и я умоляла отца
дозвониться до тебя. Потом помню только, как санитары выносили меня из дома на
носилках, и сирены… вопили, вопили в ночи. Я пыталась закрыть уши, чтобы не
слышать этого воя, но мне все время делали уколы, и санитары держали меня за
руки.
Мередит прерывисто вздохнула, боясь, что если попытается
заговорить, снова расплачется, и рука Мэтта легла ей на спину, притягивая ее
ближе к жесткому телу, и она наконец нашла в себе мужество ответить.
— И следующее, что я помню, писк какого-то аппарата, а когда
открыла глаза, увидела, что лежу на госпитальной постели и от рук отходит
множество пластиковых трубок. Светило солнце, а рядом сидела медсестра, но
когда я попыталась расспросить ее о ребенке, она погладила меня по руке и велела
не беспокоиться. Я сказала, что хочу видеть тебя, но она ответила, что ты еще
не приехал. Когда я снова открыла глаза, была ночь, а у постели толпились
доктора и сестры. Я и их спросила о ребенке, а они уверяли, что мой врач сейчас
придет и все будет отлично. Тут я поняла, что мне лгут. И тогда попросила… нет,
— поправилась она с грустной улыбкой и, подняв голову, взглянула на него, —
велела им впустить тебя, потому что знала — они не посмеют лгать тебе.
