Патрик поднял руку в безмолвной просьбе о понимании, а потом
встревоженно взглянул на Мэтта, безразлично созерцающего всю сцену.
— Мне нужно идти, — пробормотал старик и, стараясь загладить
неловкость, спросил:
— Передать что-нибудь Джули от тебя?
— Передайте мое глубокое сочувствие, — спокойно ответила
она, отыскивая глазами манто и сумочку, по поводу того, что она выросла в семье
бессердечных мужчин.
Она не заметила, как сжались челюсти Мэтта, но почувствовала
руку Патрика на своем плече и остановилась, хотя не пожелала обернуться. Рука
свекра упала, и он, не сказав ни слова, вышел.
В тот момент, как за ним закрылась дверь, в комнате
воцарилась тишина. , тяжелая… удушающая… напряженная. Мередит шагнула вперед,
намереваясь взять вещи, но Мэтт поймал ее за руку и потянул обратно.
— Я надеваю пальто и ухожу, — сообщила она.
— Нам нужно поговорить, Мередит, — сказал он тем холодным
властным тоном, который она особенно ненавидела.
— Тебе придется применить силу, чтобы заставить меня
остаться, — предупредила Мередит, — а если ты сделаешь это, завтра утром будет
выписан ордер на твой арест, так что помоги мне Бог!
Не зная, смеяться ему или злиться, Мэтт напомнил:
— Ты сама сказала, что желаешь встречаться наедине со мной.
— Я просила держать наши отношения в секрете! Мэтт понял,
что ничего не добьется, а ее враждебность возрастает с каждой минутой, поэтому
решился на то, чего никогда бы не сделал в другой обстановке, — начал угрожать:
— У нас соглашение! Или тебе уже все равно, что случится с
Филипом?
В ответ он получил взгляд, полный такого презрения, что
невольно спросил себя, уж не ошибся ли относительно ее способности ненавидеть.
— Нам необходимо поговорить, — уже более мягко повторил он,
— либо здесь, либо у тебя дома. Выбирай.
— У меня дома, — горько пробормотала она. Четверть часа до
ее дома они просидели в полном молчании К тому времени, как она открыла дверь в
квартиру, атмосфера буквально потрескивала от напряжения.
Мередит включила лампу и подошла к камину, держась как можно
дальше от Мэтта.
— Ты сказал, что хочешь поговорить, — невежливо напомнила
она и, скрестив руки на груди, прислонилась плечом к каминной доске, ожидая,
когда он снова начнет запугивать и принуждать ее. Но вместо этого Мэтт сунул
руки в карманы и встал в центре гостиной, медленно оглядывая уютную комнату,
словно завороженный каждым предметом мебели, каждой безделушкой.
Мередит раздраженно наблюдала, как он берет снимок Паркера в
затейливой старинной рамке с приставного столика у дивана. Поставив фотографию
на место, он перешел к антикварному секретеру, которым Мередит пользовалась как
письменным столом, потом к обеденному столу с серебряными подсвечниками,
стульям в стиле королевы Анны с коленкоровой обивкой, стоявшим перед камином.
— Что ты делаешь? — настороженно осведомилась Мередит.
Мэтт поднял на нее глаза, и веселый блеск в них был таким же
пугающим, как и слова:
— Удовлетворяю многолетнее любопытство.
— Насчет чего?
— Относительно тебя, — пояснил он. Мередит показалось, что в
голосе его звучали нотки нежности. — Я хочу знать, как ты живешь.
Жалея о том, что она сама загнала себя в угол и приперла к
стене, Мередит с подозрением наблюдала, как он медленно идет к ней и
останавливается совсем рядом, по-прежнему держа руки в карманах.
— Ты любишь набивной коленкор, — заметил он с мальчишеской
улыбкой. — Я и представить себе не мог Однако тебе это идет — антикварные вещи
и яркие цветы… создают уют и тепло. Мне очень нравится.
— Прекрасно, теперь я умру счастливой, — откликнулась Мередит,
настороженность которой возрастала с каждой минутой.
— Но все-таки, о чем ты хотел поговорить?
— Прежде всего, интересно узнать, почему ты сегодня злишься
еще больше, чем вчера?
— Могу объяснить, дрожащим от подавляемой неприязни голосом
ответила она. — Вчера я поддалась твоему шантажу и согласилась встречаться с
тобой следующие одиннадцать недель, но при этом отказываюсь, слышишь,
отказываюсь участвовать в фарсе, который ты, очевидно, желаешь разыгрывать.
— В каком фарсе?
— Можешь не притворяться, что ты желаешь примирения и
воссоединения семьи, как делал это перед адвокатами и своим отцом! Тебе нужна
только месть, и теперь ты нашел куда более тонкий и дешевый способ отомстить,
чем подать на Филипа в суд!
— Прежде всего, — заметил он, — я мог бы устроить публичную
казнь в зале суда за те пять миллионов, что обещал отдать тебе! Послушай,
Мередит, — убеждал он, — не нужна мне никакая месть! Я уже говорил тебе на
совещании, почему мне так нужны эти одиннадцать недель с тобой! Между нами
существует что-то… и всегда существовало, и даже одиннадцать лет не смогли
убить этого. Я хочу, чтобы у нас появился шанс!
Рот Мередит сам собой открылся; она недоуменно уставилась на
Мэтта, не понимая, то ли обрушиться на него за бесстыдную ложь, то ли просто рассмеяться
ему в лицо. Неужели он ожидает, что она поверит ему?!
— Означает ли это… — она с трудом подавляла рассерженный
истерический хохот, — ..что ты все эти годы питал ко мне нечто вроде нежных
чувств?
— А ты поверила бы, скажи я, что это чистая правда?
— Да я была бы последней идиоткой, если бы поверила в
подобное! Я уже говорила тебе сегодня, что всякий, кто подписывается на
журналы, знает о твоих бесчисленных романах!
— Это бессовестная ложь и омерзительное преувеличение, как
ты прекрасно знаешь, черт возьми! Мередит скептически подняла брови.
— Дьявол! — выругался Мэтт, рассерженно проводя рукой по
волосам. — Я не ожидал этого. Только не это.
Повернувшись, он резко отошел и снова начал говорить. Голос
звенел едкой иронией:
— Сможешь ли ты поверить, если я признаюсь, что все эти годы
после нашего развода не мог забыть о тебе? Так вот, это чистая правда! Хочешь
узнать, почему я работал до полусмерти и пускался в безумные авантюры, пытаясь
удвоить и утроить каждый свой цент? Желаешь узнать, что я делал в тот день,
когда понял, что мое состояние равно миллиону долларов?
Ошеломленная, неверящая, но невольно завороженная, Мередит
не сводила с него глаз и, сама того не желая, слегка кивнула.
— Я зарабатывал деньги, — рявкнул он, — из-за безумного,
одержимого желания доказать тебе, на что способен! В ту ночь, когда я понял,
что владею миллионом, открыл бутылку шампанского и поднял бокал в твою честь.
Это был не очень дружеский, но, несомненно, красноречивый тост: «За тебя, моя
расчетливая, жадная жена, желаю тебе всю жизнь жалеть о том дне, когда ты от
меня отвернулась!» Сказать тебе, — с горечью продолжал он, — что я чувствовал,
когда понял, что у каждой женщины, которая оказывалась в моей постели, голубые
глаза и светлые волосы, как у тебя, и что я на самом деле сплю с тобой!
