— Это отвратительно! — прошептала Мередит с широко
раскрытыми, удивленными глазами.
— Вот что я пережил!
Он снова встал перед ней; голос слегка смягчился:
— И поскольку настал час исповеди, сейчас твоя очередь.
— Ты о чем? — выдохнула Мередит, не в силах поверить
сказанному и все же наполовину убежденная в том, что он говорит правду…
— Вспомни, что было с тобой, когда я сказал, что между нами
что-то существует!
— Между нами ничего нет!
— Ты не находишь странным, что никто из нас не вступил во
второй брак за все это время?
— Нет.
— А когда там, на ферме, ты просила о перемирии, ничего не
чувствовала ко мне?
— Нет, — повторила Мередит, солгав и прекрасно понимая это.
— Или в моем офисе, — неумолимо продолжал он сыпать
вопросами, словно инквизитор, — когда я просил тебя о перемирии?
— Я ничего не испытывала ни тогда, ни сейчас… кроме… кроме
дружеских чувств, — дрожащим голосом возразила она.
— И ты влюблена в Рейнолдса?
— Да!
— Тогда какого черта ты делала со мной в постели в прошлый
уик-энд?
Мередит прерывисто вздохнула:
— Сама не знаю, как это… случилось. Мы, просто пытались
утешить друг друга, вот и все. Это было… довольно приятно, но не больше!
— Не лги мне! Мы не могли насытиться друг другом, и ты не
хуже меня это понимаешь!
Но Мередит упрямо, стоически продолжала молчать, и Мэтт
надавил еще сильнее:
— И ты не испытывала абсолютно никакого желания снова стать
моей?
— Совершенно никакого!
— И готова дать мне пять минут, чтобы доказать, как ты не
права?
— Ни за что! — вскинулась Мередит.
— И ты искренне считаешь меня настолько наивным, — уже
спокойнее продолжал он, — и неспособным понять, что в тот день ты хотела меня
так же сильно, как я тебя?
— Уверена, что ты достаточно опытен, чтобы определить
чувства женщины с точностью до каждого вздоха! — прошипела Мередит, слишком
разъяренная, чтобы понять всю глубину своего признания. — Но, рискуя ранить
твою проклятую самоуверенность, могу сказать, что я испытывала в тот день! Я
всегда чувствую себя в постели с тобой наивной, неуклюжей и неповоротливой!
У Мэтта был такой вид, словно небеса разверзлись и грозят
обрушиться.
— Что?!
— Ты слышал меня, — бросила Мередит, но ее радость при виде
потрясенного лица Мэтта длилась недолго, поскольку, вместо того чтобы выйти из
себя, Мэтт схватился за каминную доску и разразился смехом. Он хохотал, пока
Мередит не разозлилась настолько, что попыталась уйти, и тогда Мэтт немедленно
стал серьезным.
— Прости, — покаянно пробормотал он со странным нежным
блеском в глазах. Подняв руку, он слегка коснулся гладкой щеки Мередит,
удивленный и эгоистично обрадованный тем, что в ее жизни, очевидно, было не
много мужчин, иначе она знала бы, что может простым прикосновением превратить
его тело в пылающий костер.
— Господи, как ты прекрасна! — прошептал он. — И душой и
телом.
Он наклонил голову, пытаясь поцеловать ее, но Мередит
отвернулась, и губы Мэтта коснулись мочки уха.
— Если ты ответишь на поцелуй, — хрипловато прошептал он,
проводя губами по виску, — вместо пяти миллионов получишь шесть. Если проведешь
со мной ночь, — продолжал Мэтт, опьяненный запахом ее духов и мягкостью кожи, —
я дам тебе весь мир. Но если переедешь в мой дом, — выдохнул он, прижимая губы
к уголку ее рта, — я подарю тебе нечто большее.
Не в силах повернуть голову еще дальше, потому что мешала
его рука, и не в состоянии вырваться, потому что он прижимал ее к себе, Мередит
пыталась выразить словами презрение, которое чувствовала к этому человеку, и
одновременно противостоять чувственным волнам, которые посылало по телу
прикосновение его языка к розовой раковинке уха.
— И что же еще ты сумеешь мне подарить, если я перееду к
тебе?
— Рай.
Подняв голову, Мэтт сжал ее подбородок большим и
указательным пальцами и вынудил ее взглянуть ему в глаза.
— Я подарю тебе рай на золотом блюде, — мучительно-нежно
шепнул он. — Все, что захочешь, все, что пожелаешь. В придачу со мной, конечно.
Это комплексная сделка.
Мередит громко сглотнула, загипнотизированная пронизывающим
взглядом этих серебристых глаз и глубоким тембром низкого голоса.
— У нас будет семья, — продолжал Мэтт, описывая рай, который
предлагал ей, и снова наклонил голову. — Будут дети… мне хотелось бы не меньше
шести, — пошутил он, прижавшись губами к ее виску — Но соглашусь и на одного. И
тебе сейчас решать не обязательно.
Мередит прерывисто вздохнула, и Мэтт понял, что на сегодня,
пожалуй, зашел слишком далеко. Резко выпрямившись, он отступил.
— Подумай об этом, — предложил он, усмехнувшись.
Мередит, потрясенная и повергнутая в оцепенение, наблюдала,
как он поворачивается и молча идет к двери. Она закрылась за ним, и Мередит,
словно прикованная к одному месту, уставилась в пространство, пытаясь осознать
все сказанное Мэттом. Слепо потянувшись к спинке кресла, она обошла кругом и
рухнула в него, не понимая, чего ей больше хочется — плакать или смеяться? Он,
конечно, лжет! Он, несомненно, просто безумец! Именно этим можно объяснить его
неустанное стремление к дурацкой цели, которую Фаррел, очевидно, поставил себе
одиннадцать лет назад, — доказать, что он был достаточно хорош для дочери
Филипа Бенкрофта. Мередит читала статьи о его схватках с конкурирующими
компаниями и насильственных захватах, и во всех намекалось на его почти
нечеловеческую целеустремленность.
Очевидно, сообразила Мередит с нервным, истерическим
смешком, она последний объект захвата Мэтью Фаррела! Невозможно поверить, что
он все эти годы думал о ней! Боже, да они никогда не признавались друг другу в
любви даже на вершине страсти или после ее утоления.
Однако кое в чем она верила Мэтту: скорее всего он действительно
вгонял себя в могилу, лишь бы доказать, что достоин ее и может стать
миллионером! И тост, который он произнес в тот день, когда заработал первый
свой миллион… Да, недаром Мэтт стал силой, с которой необходимо считаться!
Мередит пришло в голову, что, учитывая обстоятельства, она
думает о Мэтте с какой-то необычайной нежностью и вынуждена невольно признать
причину этого. Мэтт был прав — между ними всегда существовало что-то. С той
первой ночи, когда она встретила его, у них вспыхнуло какое-то необъяснимое
притяжение друг к другу, протянулась нить, быстро связавшая их тогда, в те
далекие дни на ферме. Она чувствовала это, но каким потрясением было узнать,
что и Мэтт испытывал то же самое. И теперь безумное притяжение снова
пробивалось к жизни, начиная с того несчастного обеда, когда он подшучивал над
ее нерешительностью. Оно снова расцвело зимним вечером на ферме, как только она
вложила свою руку в его ладонь, прося о примирении, и росло с каждой минутой,
пока они сидели в гостиной, разговаривая о делах. Их на самом деле многое
связывало. Они словно родились друзьями, и поэтому невозможно искренне
ненавидеть Мэтта, что бы он ни сделал.
