— Раздеваюсь, чтобы ты могла сделать со мной все, что
пожелаешь.
— Не смей расстегивать вторую пуговицу… кому я сказала!
— Ты права. Этим следует заняться тебе. Ничто не дает
человеку ощущения большей силы и всемогущества, чем возможность вынудить другого
человека стоять совершенно неподвижно, пока его раздевают.
— Кому и знать, как не тебе?! Ты, вероятно, проделывал это
десятки раз.
— Сотни. Подойди ко мне, дорогая.
— Сотни?!
— Я пошутил.
— Не смешно!
— Ничего не могу с собой поделать. Я всегда шучу, когда
нервничаю.
— А ты нервничаешь? — пробормотала Мередит.
— Да я вне себя от страха, — серьезно объявил Мэтт. —
Никогда еще я так не рисковал. То есть… если наш маленький эксперимент
закончится неудачей, я буду готов признать, что мы действительно не
предназначены друг для друга.
Последние остатки сопротивления растаяли как дым. Мередит
любила Мэтта… всегда любила. И страстно желала его, так же страстно, как
хотела, чтобы он отвечал ей взаимностью.
— Это не правда.
Хриплым от возбуждения и нежности голосом Мэтт пробормотал,
открывая ей объятия:
— Пойдем со мной, дорогая. Пойдем в постель. Обещаю, что
после этого ты никогда больше не будешь сомневаться ни во мне, ни в себе.
Мередит, чуть поколебавшись, шагнула навстречу. Они
оказались в спальне, и Мэтт сделал все, чтобы сдержать обещание: заставил
Мередит выпить шампанского, чтобы немного успокоиться, заверил, что каждый
поцелуй или ласка, которыми она наслаждается, и для него столь же волнующи,
превратил свое тело в инструмент для обучения любви женщины, даже голос которой
возбуждал его. И не делал усилий, чтобы скрыть или сдержать реакцию на каждое
ее прикосновение. Мэтт превратил следующие два часа своей жизни в почти невыносимую
пытку, страстные терзания, мучительную агонию, ибо его жена, преодолевшая
многолетнюю застенчивость, делала все возможное, чтобы довести его до высшей
точки любовного экстаза.
— Но я не совсем уверена, что тебе это нравится, —
пробормотала она, припав губами к его набухшей плоти.
— Пожалуйста, не делай этого, — взмолился Мэтт.
— Но тебе это не правится?
— Ты же сама все видишь.
— Тогда почему просишь меня остановиться?
— Попробуй продолжать и через минуту увидишь, что случится.
— А это тебе нравится?
Ее язык коснулся сосков, и Мэтт затаил дыхание, чтобы не
застонать.
— Да, — наконец выдавил он и вцепился в спинку кровати, сжав
зубы, когда она оседлала его и резкими толчками начала двигаться, полный
решимости позволить ей все-все на свете.
— Так мне и надо за то, что влюбился в президента фирмы,
вместо того чтобы завести роман с глупенькой старлеточкой, — пошутил он,
охваченный исступленным желанием, сам не понимая, что говорит. — Следовало бы
знать, что президент захочет быть наверху…
Прошло несколько мгновений, прежде чем Мэтт понял, что
Мередит неподвижно застыла.
— Если ты остановишься сейчас, дорогая, и не позволишь мне
кончить, я наверняка умру.
— Что? — прошептала она.
— Не останавливайся, иначе, несмотря на все обещания, я не
выдержу и сам окажусь наверху, — выдавил он, поднимая бедра и вонзаясь в тугое влажное
тело.
— Ты любишь меня?
Мэтт закрыл глаза, судорожно сглотнул и, еле ворочая языком,
умудрился спросить:
— А ты как думаешь? Ради чего, по-твоему, я здесь?
Он открыл глаза и даже в полутемной комнате увидел повисшие
на ресницах Мередит слезы.
— Не смотри на меня так, — умоляюще попросил он, отпуская
спинку кровати и прижимая Мередит к груди.
Слезы хлынули летним ливнем.
— Пожалуйста, не плачь. Прости, что сказал это, — шепнул он,
в беспомощном отчаянии целуя ее, уверенный, что она не желает ничего слышать о
его чувствах и он только все испортил. — Я не собирался признаваться так скоро.
— Скоро? — яростно повторила Мередит, смеясь и плача. —
Скоро? — всхлипнула она. — Я почти полжизни ждала, когда ты скажешь это.
И, прижавшись мокрой щекой к его груди, ощущая, как
сливаются их тела, она призналась:
— Я люблю тебя, Мэтт.
И не успели слова слететь с языка, как Мэтт, судорожно
дернувшись, излился в нее, вздрагивая, стискивая податливые плечи, впиваясь
пальцами в узенькую спину, зарывшись лицом в длинную шею, бессильный и
одновременно всемогущий, потому что она наконец произнесла то, что так давно
скрывала.
Мередит обняла Мэтта, сжимая его плоть невидимыми тисками.
— Я всегда любила тебя, — выдохнула она. — И всегда буду
любить.
Оргазм, почти затихший, взорвался с новой силой, и Мэтт
тихо, мучительно застонал, врезаясь в нее еще глубже, испытывая жгучее,
вулканически-буйное наслаждение, потрясенный тем, что оно вызвано не ласками,
заученными приемами, а словами. Ее словами.
Мередит, оставаясь по-прежнему в объятиях Мэтта, повернулась
на бок и припала к нему, усталая и счастливая.
А в это время в Нью-Орлеане, хорошо одетый мужчина зашел в
одну из примерочных кабинок осаждаемого покупателями универмага «Бенкрофт». В
правой руке он нес выбранный костюм, в левой — пакет с эмблемой универмага
«Сэкс»и маленьким пластиковым взрывным устройством внутри. Через пять минут он
вышел, по-прежнему держа костюм, который и вернул на вешалку.
В Далласе женщина вошла в кабинку женского туалета
универмага «Бенкрофт энд компани». При ней были дорогая кожаная сумочка и пакет
из магазина «Блумингдейл». Уходя, она захватила только сумочку.
В Чикаго один из посетителей, нагруженный свертками из
магазина «Маршалл Филд», поднялся на лифте в отдел игрушек универмага
«Бенкрофт», расположенного в самом центре, и оставил маленький сверток у ограды
домика Санта-Клауса, где толпились дети, которым не терпелось
сфотографироваться на коленях у доброго деда.
Чуть позже в нескольких милях от магазина Мэтт посмотрел на
часы, поднялся и помог Мередит убрать остатки обеда, который они съели после
того, как вновь , любили друг друга перед пламенем камина. Они решили испытать
новую машину Мередит, по дороге остановились у итальянского ресторанчика и
захватили еду с-собой, поскольку оба хотели побыть наедине.
