— У вас нет причин уезжать так скоро. Мой отец будет играть
в карты часов до двух, пока клуб не закроется.
В голосе девушки прозвучала такая тоска, что Мэтт невольно
обернулся.
— Мередит, мне наплевать на вашего отца, но вам с ним жить.
Если он приедет домой и обнаружит меня здесь…
— Не обнаружит, — пообещала Мередит. — Отец даже смерти не
позволит помешать игре. Он просто одержимый игрок.
— И вами тоже, как видно, одержим, — добавил Мэтт, и Мередит
затаила дыхание, пока он не положил трубку. Возможно, это последний приятный
вечер, прежде чем жизнь превратится в ад, и она была твердо намерена продлить
его…
— Хотите бренди? Боюсь, не смогу предложить вам поесть,
потому что слуги уже спят.
— Согласен на бренди.
Мередит подошла к бару и вынула графин с бренди. За спиной
раздался голос Мэтта:
— А разве слуги запирают холодильник по ночам? Мередит
помедлила, сжимая в руке стакан.
— Что-то в этом роде, — уклончиво объяснила она. Но Мэтта
было трудно одурачить, она поняла это в тот момент, когда принесла ему стакан с
бренди и увидела веселые искорки в глазах.
— Вы просто не умеете готовить, верно, принцесса?
— Уверена, что смогла бы, — улыбнулась Мередит, — если бы
мне показали, где кухня, а потом подвели к плите и холодильнику.
Уголки рта Мэтта приподнялись в ответной улыбке, и он,
наклонившись вперед, со стуком поставил стакан на стол. Мередит поняла, что собирается
делать Мэтт, когда он сжал ее запястья и решительно потянул к себе.
— Я знаю, что вы умеете готовить, — шепнул он, приподнимая
ее подбородок.
— Почему вы так в этом уверены?
— Потому что вы разожгли во мне огонь. Его губы были в
каких-то сотых дюйма от ее рта, когда пронзительный звонок телефона заставил ее
вырваться из его объятий. Мередит подняла трубку, и голос отца обдал ее
арктическим холодом:
— Рад, что у тебя хватило здравого смысла сделать так, как
было ведено, Мередит. Кстати, — добавил он, — я уже был готов позволить тебе
учиться в Северо-западном университете, но теперь можешь забыть об этом. Твое
сегодняшнее поведение — достаточно веское доказательство того, что тебе нельзя
доверять.
На этом разговор закончился.
Мередит дрожащими пальцами положила трубку. Руки, а потом и
колени начали трястись, пока все тело не затрепетало от бессильной ярости, так,
что при шлось опереться о письменный стол в бесплодной попытке хотя бы немного
успокоиться.
Мэтт, подойдя сзади, положил ладони ей на плечи.
— Мередит, кто это был? — с искренним сочувствием спросил
он. — Что-нибудь случилось? Даже голос отказывался ей повиноваться:
— Отец проверял, вернулась ли я домой, как было приказано.
Немного помолчав, Мэтт спокойно спросил:
— Что же вы сделали ужасного, чтобы до такой степени
лишиться его доверия?
Мэтт почти не давал себе труда скрыть, что считает ее
виновной стороной, и именно это оказалось последней каплей, переполнившей чашу
ее терпения. Как ни старалась Мередит взять себя в руки, ничего не выходило.
— Что я сделала? — почти истерически вскрикнула она. — Что я
сделала?
— Должно быть, дали ему повод считать, что он обязан стеречь
вас подобным образом.
Безумный гнев загорелся в душе Мередит, испепеляя разум и
способность мыслить, не оставляя ничего, кроме самозабвенного бешенства.
Сверкая влажными от непролитых слез глазами и словно решившись на что-то, она
резко повернулась и провела ладонями по его груди.
— Моя мать не отличалась скромным поведением. Просто не могла
держаться в стороне от мужчин. Отец следит за мной, считая, что я на нее
похожа.
Она судорожно обхватила его за шею, и глаза Мэтта сузились:
— Что это, черт побери, вы вытворяете?
— Ты знаешь, — прошептала она и, не успел он ответить,
прижалась к нему и поцеловала долгим, томительным поцелуем. Он хотел ее —
Мередит поняла это в тот момент, когда его руки обвились вокруг нее, притягивая
к разгоряченному мускулистому телу.
Он хотел ее. Его губы прижались к ее губам в голодном
безжалостном поцелуе, и Мередит делала все возможное, чтобы он не передумал, а
она не изменила своего решения. Неловкими настойчивыми пальцами она вытащила
запонки из пластрона и, распахнув сорочку, обнажила бронзовую грудь, покрытую
жесткими черными волосами, а потом закрыла глаза, завела руки за спину и начала
лихорадочно дергать «молнию» на платье. Она хотела этого, заработала на это
право, ожесточенно повторяла себе девушка.
— Мередит?..
Тихий голос прозвучал так неожиданно, что голова девушки
судорожно дернулась, но Мередит не нашла в себе мужества поднять на него глаза.
— Конечно, я чертовски Польшей, но в жизни не видел, чтобы
женщина срывала с себя одежды в порыве страсти всего лишь после одного поцелуя.
Потерпев поражение еще до начала битвы, Мередит обессиленно
прислонилась лбом к его груди. Рука Мэтта скользнула по ее плечу, длинные
пальцы зарылись в волосы, поддерживая голову, другая рука сжала талию. «Молния»
очень дорогого шифонового платья., разошлась словно сама собой, и корсаж сполз
до пояса.
Громко, судорожно сглотнув, Мередит попыталась прикрыться
руками.
— Я… я не слишком хороша в этом, — заикаясь, объяснила она,
впервые за все это время встретившись с ним глазами.
Глаза Мэтта медленно опустились, взгляд не отрывался от
верхушек грудей, видневшихся в вырезе лифа.
— Разве? — хрипловато прошептал он, нагибая голову.
Мередит жаждала обрести нирвану, желала найти ее в следующем
поцелуе. И ее мечты сбылись. Самозабвенно обвив его шею, она в слепом отчаянном
порыве припала к его губам и, когда эти полураскрытые губы нетерпеливо
шевельнулись, с радостью приняла чувственную атаку его языка, возвращая ласку
полной мерой, что заставило Мэтта охнуть и стиснуть ее еще сильнее. И тут она
позабыла обо всем. Его рот завладел ее губами в безумном порыве желания, одежда
куда-то исчезла, и холод обдал разгоряченную кожу. Высвобожденные волосы
сверкающим водопадом обрушились на плечи, и Мередит, сама не зная как,
очутилась на диване рядом с жестким, требовательным, обнаженным мужским телом.
И тут все замерло, и Мередит на мгновение очнулась и всплыла
на поверхность из темных сладостных глубин, где чувствовала лишь его губы и
возбуждающие ласки рук, гладивших ее плоть. Девушка открыла глаза и увидела,
что он, приподнявшись на локте, изучает ее лицо в желтоватом свечении
настольной лампы.
