— Эй, Мэтт, кажется, это в твоей стороне! Глаза Мередит
широко распахнулись, когда мужчина, копавшийся в моторе, медленно выпрямился и
оказался Мэттом. Руки его были покрыты жирной смазкой, бедра обтягивали старые,
выцветшие джинсы; он выглядел как любой механик в любом Богом забытом городке.
Мередит была настолько потрясена переменами в его внешности и так безумно
напугана известием о беременности, что не могла скрыть потрясения при виде
измазанного едва ли не до ушей рабочего. Подходя к машине, Мэтт заметил это, и улыбка
изумления мгновенно исчезла с губ: лицо отвердело, замкнулось, глаза зловеще
сощурились.
— Мередит, — лишенным всяких эмоций голосом сказал он,
приветствуя девушку коротким кивком, — что привело тебя сюда?
Вместо того чтобы смотреть на нее, Мэтт полностью
сосредоточился на обрывке ветоши, которой вытирал руки, и Мередит с упавшим
сердцем поняла, что он точно угадал причину ее появления здесь и именно поэтому
ведет себя с такой неожиданной холодностью. Сейчас она искренне хотела лишь
одного — поскорее умереть, если можно, сейчас, и жалела только о том, что
вообще приехала сюда. Он, очевидно, ничем не собирался ей помочь, а если даже и
предложит что-то из вежливости, ей такое благородство ни к чему.
— Ничего особенного, — солгала Мередит с деланным смехом,
протягивая руку к ключу зажигания. — Просто решила прогуляться и обнаружила,
что заехала так далеко. И вообще, мне пора…
Он поднял глаза от ветоши, и Мередит осеклась под
пронзительным взглядом его серых глаз, впившихся в нее… холодных, оценивающих,
безжалостных глаз. Все понимающих.
Мэтт, протянув руку, открыл дверцу.
— Я поведу машину, — бросил он, и Мередит, подавленная диким
напряжением, державшим ее в плену последние дни, немедленно повиновалась,
перебравшись на соседнее сиденье. Мэтт оглянулся на толстяка, маячившего у
капота «порше»и наблюдавшего за происходящим с неуемным любопытством дурно
воспитанного человека.
— Вернусь через час.
— Черт побери, Мэтт, уже половина четвертого, —
запротестовал механик, расплываясь в улыбке, обнажившей отсутствие переднего
зуба.
— Можешь взять отгул на полдня. Такая классная дамочка
заслуживает, чтобы ей уделили больше внимания.
Мередит в жизни не испытывала худшего унижения, и в
довершение ко всему Мэтт, по-видимому, окончательно взбесившись, рванул с места
с такой скоростью, что из-под колес во все стороны разлетался гравий.
— Пожалуйста, нельзя ли ехать помедленнее? — робко попросила
Мередит и с облегчением увидела, что Мэтт немедленно снял руку с переключателя
скоростей. Чувствуя, что нужно сказать что-то, Мередит выдавила первое, что
пришло на ум:
— Я думала, ты работаешь на заводе.
— Работаю. Пять дней в неделю. А две ночи тружусь механиком
на автозаправке.
— Вот как, — неловко пробормотала девушка. Они свернули
вправо, и Мэтт направил машину к маленькой поляне. Посреди поляны стоял старый,
выщербленный садовый столик. В траве около полуразрушенной кирпичной жаровни
валялся деревянный знак с выцветшими буквами:
«ЭДМУНТОН ЛАЙОНЗ КЛАБ. ПЛОЩАДКА ДЛЯ ПИКНИКОВ АВТОЛЮБИТЕЛЕЙ».
Мэтт выключил зажигание, и в тишине Мередит услыхала, как
лихорадочно бьется в ушах кровь, но постаралась немного успокоиться и
привыкнуть к тому, что этот незнакомец с непроницаемым лицом, сидевший рядом,
был тем самым человеком, с которым они так весело шутили и занимались любовью
всего несколько недель назад.
Неразрешимая проблема, из-за которой она оказалась здесь,
висела над головой словно дамоклов меч, неопределенность мучила девушку, а
слезы, которым она не давала пролиться, жгли глаза. Мэтт шевельнулся, и она
дернулась от неожиданности, поспешно повернув к нему голову. Но Мэтт
всего-навсего выбрался из машины, обошел кругом и открыл для нее дверцу. С
деланным интересом оглядывая поляну, Мередит пробормотала:
— Здесь очень мило. — Но даже в ее собственных ушах голос
звучал неестественно и напряженно. — По правде говоря, мне действительно нужно
успеть домой.
Вместо ответа Мэтт оперся бедром о стол, переместив вес на
другую ногу, молча вопросительно поднял брови, как она предположила, ожидая
правдивого объяснения. Его упорное молчание и немигающий взгляд лишили девушку
остатков воли и сдержанности, которые она так старалась сохранить. Мысли, целый
день не дававшие покоя, вновь начали разрывать усталый мозг: она беременна и
должна стать матерью-одиночкой, а отец сойдет с ума от ярости и боли. Она
беременна! Беременна!
А мужчина, частично виновный в ее бедах, сидит здесь,
спокойно наблюдает за ней с бесстрастным интересом ученого, рассматривающего в
микроскоп извивающегося червя. И Мередит, охваченная неожиданным и безрассудным
гневом, набросилась на него:
— Ты на что-то злишься или просто отказываешься заговорить
со мной?
— Собственно, — ответил он, не повышая голоса, — я жду,
когда ты начнешь.
— Вот как!
Ярость уступила место отчаянию и нерешительности. Изучая его
спокойное лицо, она решила, что всего-навсего попросит совета. Господь знает,
ей необходимо с кем-то поговорить! Скрестив руки на груди, словно пытаясь
защититься от возможного гнева Мэтта, она откинула голову, притворяясь, что рассматривает
густой полог листвы.
— Говоря по правде, у меня были причины приехать сюда.
— Я так и думал.
Она взглянула на него, пытаясь понять, что он имеет в виду,
но лицо Мэтта оставалось по-прежнему непроницаемым. Она снова уставилась на
зеленые кроны, расплывающиеся перед глазами из-за непролитых слез.
— Я здесь, потому что…
Она не могла произнести эти слова, уродливые, постыдные
слова.
— Потому что забеременела, — докончил он без всякого
выражения.
— Откуда ты узнал? — захлебнулась горечью Мередит.
— Только две вещи могли привести тебя сюда. Это одна из них.
Умирая от стыда, она все же умудрилась пролепетать:
— А вторая?
— Мое непревзойденное умение танцевать? Он еще мог шутить, и
эта совершенно неожиданная реакция окончательно выбила почву из-под ног
Мередит. Слезы, прорвав плотину сдержанности, хлынули ливнем; девушка закрыла
руками лицо, а тело затряслось от душераздирающих рыданий. Она почувствовала,
как его руки ложатся ей на плечи, позволила потянуть себя вперед и оказалась в
его объятиях:
— К-как ты можешь шутить в т-такое время? — всхлипывала она,
уткнувшись ему в грудь, болезненно благодарная за молчаливое утешение.
