— Спокойной ночи, Мэтт, — дрожащим голосом пробормотала она
и, растянув губы в деланной улыбке, шагнула вперед, оставив его стоять на
пороге. Он не сделал попытки остановить ее, и облегчение мгновенно сменилось
раскаянием. Очевидно, решила Мередит, входя в комнату Джули, беременная женщина
лишается всякой привлекательности, даже для мужчины, который сгорал от безумной
страсти всего несколько недель назад.
Она обернулась, чтобы прикрыть дверь. Позади раздался
бесстрастный, спокойный голос:
— Мередит.
Обернувшись, она увидела, что Мэтт стоит на прежнем месте,
прислонившись плечом к косяку и сложив руки на груди.
— Что?
— Знаешь, что я люблю меньше всего на свете? Его
непререкаемый тон подсказал, что вопрос задан не просто так, и Мередит
настороженно покачала головой, гадая, что за этим последует. Он не стал держать
ее в неведении:
— Терпеть не могу спать один, когда рядом в соседней комнате
есть кто-то, кому, черт возьми, следовало бы лечь со мной.
За резким замечанием Мэтта явно крылось приглашение, и столь
полное отсутствие такта поразило не только ее, но и его самого. Множество самых
различных чувств за одно мгновение промелькнуло на прелестном лице: смущение,
стыд, неловкость, сомнение, нерешительность… но все же она, слегка улыбнувшись,
твердо сказала:
— Спокойной ночи.
Мэтт дождался, пока Мередит закроет за собой дверь, но не
ушел. Несколько долгих минут он стоял неподвижно, прекрасно зная, что если
сейчас пойдет за ней и пустит в ход все приемы нежного обольщения, наверняка
убедит ее провести с ним ночь. Однако ему расхотелось делать это. Решительно и
бесповоротно.
Повернувшись, он вошел к себе, но оставил дверь открытой,
по-прежнему убежденный, что если она захочет быть с ним, обязательно вернется.
Одетый в пижамные штаны, с трудом найденные в ящике комода,
Мэтт стоял у окна, глядя на залитый лунным светом газон. Он услышал, как
Мередит вы ходит из ванной, и напрягся в ожидании. Шаги прозвучали по коридору,
затихли у комнаты Джули. Раздался стук закрываемой двери.
Сегодня она хочет остаться одна, понял Мэтт с удивлением и
разочарованием. Однако его обуревали более глубокие эмоции, чем неразделенное
чувственное желание. Он ждал от нее знака, порыва, из которого понял бы, что
Мередит так же, как и он, готова к интимным отношениям, но как Мэтт ни желал
этого, не собирался убеждать ее. Мередит должна сама принять решение, сделать
выбор, свободно и добровольно. И она сделала этот выбор, когда ушла от него в
спальню Джули. Будь у нее какие-то сомнения в том, чего Мэтт желал этой ночью,
он быстро развеял бы их.
Отвернувшись от окна, Мэтт раздраженно вздохнул, подумав,
что, вероятно, требует слишком многого от восемнадцатилетней девушки, вчерашней
школьницы. Беда в том, что чертовски трудно помнить, насколько на самом деле
молода Мередит.
Откинув простыню, Мэтт лег в постель и сунул руки под
голову, глядя в потолок, думая о Мередит. Сегодня она рассказала Мэтту о Лайзе
Понтини, о том, как они стали друзьями, и только сейчас Мэтт понял, что Мередит
чувствовала себя своей не только в богатых особняках и загородных клубах, но и
в доме таких бедняков, как семейство Понтини. В ней нет совершенно ничего
искусственного, ни малейшего притворства, и все же невозможно было усомниться в
прекрасном воспитании и безупречном вкусе, привлекавших Мэтта так же сильно,
как ослепительная красота и чарующая улыбка девушки.
Усталость наконец одолела Мэтта; глаза сами собой закрылись.
К несчастью, ни одно из этих качеств не поможет ей и не сделает идею о поездке
в Южную Америку хоть немного привлекательной… если, конечно, она совсем ничего
не чувствует к нему. А это, очевидно, так и есть, иначе была бы сейчас с ним.
Сама мысль о том, чтобы убедить колеблющуюся, нерешительную, избалованную
девушку отправиться с ним в Венесуэлу, в то время как у нее не хватило мужества
или решительности переступить порог его спальни, была не только отталкивающей,
но и совершенно беспочвенной.
Мередит, склонив голову, стояла возле кровати Джули,
измученная желаниями и сомнениями, которые не могла ни объяснить, ни унять. Ее
беременность пока еще ничем не проявилась внешне, но, очевидно, вносила хаос и
смуту в ее чувства. Менее часа назад она приходила в ужас от одной мысли, что
очутится в постели с Мэттом, сейчас же хотела этого больше всего на свете.
Здравый смысл предостерегал, что ее будущее, и без того ужасающее,
неопределенно и отдаться неумолимо возрастающему притяжению к этому человеку
означает еще больше все усложнить. В двадцать шесть лет он был гораздо опытнее
во всех сторонах жизни, жизни, совершенно ей чуждой и незнакомой.
Шесть недель назад он был в смокинге и ничем не отличался от
других знакомых ей мужчин. Но теперь, в джинсах и рубашке, казался каким-то
приземленным, и это одновременно и привлекало и тревожило ее. Мэтт хотел, чтобы
она пришла к нему сегодня, и без обиняков сказал об этом. Во всем, что касалось
женщин и секса, Мэтт, очевидно, был настолько уверен в себе, что мог, не
стесняясь, дерзко объяснить, чего хочет от нее. Он не просил, не пытался
убедить, а почти приказывал! Без сомнения, он считался в Эдмунтоне настоящим
донжуаном, неотразимым соблазнителем, и почему нет? В ночь самой первой встречи
он сумел заставить ее извиваться и кричать от страсти, хотя Мередит была
насмерть перепугана.
Мэтт точно знал, какая ласка, какое прикосновение сможет
заставить ее потерять разум, и весь его сексуальный опыт, очевидно и он должно
быть, занимался любовью сотни раз сотнями способов и с сотней женщин. Но даже
сознавая это, Мередит была вне себя при мысли о том, что Мэтт ничего не испытывает
к ней, кроме чисто физического влечения. Правда, он за полтора месяца ни разу
не позвонил, но правда и то, что Мередит была настолько расстроена в ту ночь,
что ничем не показала, будто ждет его звонка. Его заявление о том, что он
собирался позвонить года через два, после возвращения из Южной Америки,
показалось Мередит просто смехотворным. Теперь же, в тишине ночи, после его
рассказа о планах на будущее, у Мередит, появилось чувство, что он хотел
добиться чего-то в жизни, прежде чем позвонить в следующий раз.
Мередит вспомнила о том, как глубоко повлияла на Мэтта
смерть матери; мальчик, способный на такую скорбь, не мог вырасти пустым,
безответственным и бесчувственным человеком, ничем не интересующимся, кроме
женщин…
Мередит оборвала себя. Мэтта никак нельзя назвать
безответственным. За все это время он ни разу не пытался избежать
ответственности за будущего ребенка. Кроме того, если верить Джули, Мэтт не
один год нес тяжелый груз забот о семье.
Если на уме у него был только секс, почему Мэтт не попытался
уговорить ее лечь с ним сегодня, хотя ясно дал понять, что желает этого?
Мередит вспомнила нежность, сиявшую в серых глазах, когда он
спросил, так ли она сладка, как кажется. И то же выражение согревало его взгляд
каждый раз, когда он смотрел на нее, пока они сидели на крыльце.
