На шестидесятом этаже секретарь в приемной говорила по
телефону и слушала, что объясняет охранник в униформе, выполнявший также
обязанности секретаря в вестибюле на первом этаже. Повесив трубку, Валери
подошла к секретарше, сидевшей справа.
— Пит Дункан сказал, что серебряный лимузин только что
свернул к гаражу, — прошептала она. — По-видимому, это Фаррел.
— Должно быть, серебряный цвет — его любимый, — ответила
Джоанна, бросив многозначительный взгляд на серебряную табличку с эмблемой
«Интеркорпа», висевшую на стене, отделанной панелями розового дерева.
Две недели спустя после перехода «Хаскелл»в руки Фаррела
появилась бригада обойщиков, столяров и плотников под предводительством
мужчины, представившегося дизайнером по интерьерам компании «Интеркорп». После
их ухода вся огромная приемная, конференц-зал и кабинет Мэтта Фаррела были
отделаны заново. Там, где раньше лежали поношенные, выцветшие восточные ковры и
стояла мебель темного дерева, в трещинах и царапинах, теперь красовались
серебристое ковровое покрытие и современные диваны и кресла с обивкой из
бордовой кожи, теснившиеся перед стеклянными журнальными столиками. Всем было
известно, с каким упорством Мэтт настаивал, чтобы все его владения были
обставлены в одном стиле.
Валери и Джоанна, как и другие секретари на этаже, к этому
времени успели хорошо узнать не только капризы и прихоти Мэтта, но и его
репутацию безжалостного, жестокого человека. Через несколько дней после того,
как компания влилась в «Интеркорп», президент мистер Берн Хаскелл был вынужден
раньше времени уйти на покой, как, впрочем, и два старших вице-президента, один
из которых был сыном Верна Хаскелла, а другой — зятем. Еще один вице-президент
отказался подать в отставку и был уволен. Теперь их кабинеты, расположенные на
этом этаже, но в противоположном конце здания, были отданы троим приспешникам
Фаррела. Еще трое его людей находились где-то в здании, без сомнения, шпионили
за всеми, и если верить слухам, задавали всякого рода нескромные вопросы и
составляли списки, скорее всего тех, кого предполагали уволить в ближайшее
время.
В довершение всего оказалось, что выживали не только старших
администраторов. Секретарю мистера Хаскелла предложили на выбор: работать на
одного из служащих рангом пониже или уволиться, и все потому, что Мэтью Фаррел
настоял на приезде собственного секретаря из Калифорнии. Это вызвало настоящий
фурор и новую вспышку неприязни, среди оставшихся исполнительных секретарей, но
трудно описать их чувства при встрече с секретарем Фаррела. Элинор Стерн
оказалась тощей, как палка, негнущейся особой с жесткими проволочными волосами,
да к тому же настоящей тираншей и пронырой, стерегущей остальных, словно
ястреб, и все еще употреблявшей такие слова, как «наглость»и «приличия». Она
приходила в офис раньше и уходила позже всех, а когда дверь в ее кабинет была
открыта, что случалось довольно часто, могла слышать самый тихий смех или
шепот. В таких случаях Элинор поднималась и вставала в дверях с видом
разгневанного сержанта до тех пор, пока неуместная болтовня не стихала, а
виновные не начинали смущенно ежиться. Именно поэтому Валери подавила вполне
естественное желание сообщить остальным секретарям о приезде Фаррела, чтобы те
под каким-нибудь предлогом смогли взглянуть на нового босса.
Популярные журналы и желтая пресса представляли его
красивым, проницательным мужчиной с утонченным вкусом, который водит компанию
исключительно с кинозвездами и европейскими аристократками. «Уолл-стрит
джорнэл» писал о нем как о «корпоративном гении, наделенном прикосновением
Мидаса». Мистер Хаскелл в день своего ухода обозвал Фаррела «наглым подонком с
инстинктами акулы и моралью мародерствующего волка». Джоанна и Валери с
нетерпением ожидали его появления, готовые возненавидеть нового босса с первого
взгляда. Так оно и случилось.
Тихий звонок лифта прозвучал в безмолвии приемной оглушительным
гонгом. Появился Мэтью Фаррел, и атмосфера неожиданно оказалась словно
пронизанной электрическим напряжением — так велика была излучаемая им энергия.
Загорелый, атлетически сложенный, он быстро направился к ним, размахивая
портфелем и читая на ходу отчет. Через руку было перекинуто бежевое кашемировое
пальто. Валери нерешительно встала.
— Добрый день, мистер Фаррел, — пролепетала она, но за все
усилия получила в награду лишь равнодушный взгляд холодных серых глаз. Короткий
кивок — и он исчез, словно ветер, неудержимый, сильный и совершенно равнодушный
к простым смертным вроде Валери и Джоанны.
Мэтт уже был здесь раньше, на одном из вечерних совещаний, и
поэтому безошибочно отыскал офис, принадлежавший раньше Хаскеллу. Только закрыв
за собой дверь, он поднял глаза от отчета и рассеянно взглянул на свою
секретаршу, служившую у него уже девять долгих лет. Они не поздоровались, не
поболтали о пустяках — такое было не в их обычае.
— Ну как дела?
— Прекрасно, — ответила Элинор Стерн.
— Повестка совещания готова? — добавил Мэтт, уже направляясь
к высоким двойным дверям из розового дерева, ведущим в его кабинет.
— Конечно, — кивнула Элинор в столь же деловой манере.
Они были идеальной парой и прекрасно подходили друг к другу
с самого начала, с того дня, как Элинор появилась в его офисе вместе с другими
двадцатью женщинами, в основном молодыми и привлекательными, присланными из
агентства по найму. Утром Мэтт увидел снимок Мередит в журнале «Таун энд
кантри», оставленном кем-то в кафетерии. Она лежала на ямайском пляже рядом с
известным игроком в поло. В подзаголовке говорилось, что она отправилась на
отдых вместе со школьными друзьями. Еще больше ожесточившись и полный решимости
достичь успеха, Мэтт начал опрашивать претенденток. Большинство из них
оказались пустоголовыми дурочками, открыто флиртующими с будущим шефом, а он
был не в том настроении, чтобы выносить чужую глупость или женские уловки. Мэтт
отчаянно нуждался в надежном, умном работнике, таком, кто помогал бы ему в
стремлении достигнуть самого верха.
Мэтт только что швырнул резюме последней кандидатки в
мусорную корзину и, подняв глаза, увидел Элинор Стерн, шагавшую к столу в
неуклюжих туфлях на низких каблуках и простом черном костюме. Седеющие волосы
были стянуты на затылке строгим узлом. Она сунула ему в руку резюме и в
стоическом молчании выждала, пока Мэтт ознакомится с содержащейся в нем
информацией. Пятьдесят лет, не замужем, печатает сто двадцать слов в минуту и
стенографирует со скоростью сто шестьдесят слов в минуту. Мэтт взглянул на нее,
намереваясь о чем-то спросить, но услышал лишь заявление, произнесенное
ледяным, настороженным тоном:
— Понимаю, что я на двадцать лет старше, чем те, кто был до
меня, и в двадцать раз менее привлекательна. Однако именно потому, что я
никогда не считалась красавицей, приходилось полагаться на другие достоинства.
Застигнутый врасплох, Мэтт смог только пролепетать:
— И каковы же эти достоинства?
