— О господи! — простонал он.
Герман лежал на диване в гостиной, пока Эмбер готовила на кухне еду. Он еще раз перечитал первую главу, и у него так разболелась голова, что ему пришлось принять таблетки, которые он всегда держал в кармане с тех пор, как его посетило сомнение, что ему удастся перевернуть мир литературы. Герман закрыл глаза и принялся убеждать себя, что ничего особенного не случилось. Очнулся он, когда вошла Эмбер и поставила на стол тарелку, но лежал, не открывая глаз, и пытался сообразить, не она ли подшутила над ним. Они спали в разных комнатах, она высмеяла его несостоятельность в писательском ремесле, она только что подарила ему часы, которые он принял без ожидаемой благодарности. Неужели все-таки Эмбер? Он открыл глаза. Она смотрела на него.
— Я ненадолго уеду.
— Куда?
Она помолчала и ответила:
— Мне нужно встретиться с Хэтти, договориться насчет установки камер наблюдения.
Она снова лгала.
Герман проснулся на диване. За окном и в доме было темно и тихо. Он сел, и страницы рукописи, шелестя, посыпались на пол. Он на ощупь нашел выключатель в незнакомой еще комнате — выключатель на стене не работал, тогда он догадался включить лампу на ночном столике, и она осветила небольшое пространство вокруг. Герман подобрал с пола листы и подошел к окну. Машина была на месте — значит, Эмбер, куда бы она ни ездила, успела вернуться. И, наверное, давно — часы на каминной полке показывали 3.25 утра.
После ее отъезда он несколько часов просидел в кабинете, ломая голову над случившимся. По совпадению шрифтов он точно определил, что страницы отпечатаны на «Ундервуде». Пусть старый «Ундервуд» давно не работал, но ведь у него была рукопись Грегори Бернса. Все в точности совпадало, форма каждой буквы, буква «t» располагалась чуть ниже строки, «s» слегка клонилась вправо. Точно зная, что текст был напечатан на «Ундервуде», он все же попробовал каждую машинку в кабинете, изорвал кучу бумаги, точно безумный, стремясь еще раз убедиться: начало романа было создано именно в этой комнате. После этого неистовства способность сосредоточиться и стремление самому засесть за роман сошли на нет. Решив, что утро вечера мудренее, Герман отправился спать.
Эмбер не проснулась, когда он улегся рядом с ней. Впрочем, стоило ему очутиться в постели, усталость как рукой сняло. Глядя в потолок, он стал вспоминать конкурирующие компании, людей, которым он перешел дорогу в бизнесе, людей, которые хотели насолить ему по другим причинам, но правдоподобного объяснения не получалось — никто, кроме Эмбер, не мог этого сделать. Он на самом деле ее совсем не знал. Она изменила ему, разбив ему сердце, а теперь посягает на его разум, заставляя сходить с ума от тревоги. Герман долго смотрел на нее, спящую, пока в половине шестого утра она не зашевелилась. Откинув одеяло, Эмбер тихо встала с кровати. Он закрыл глаза, притворившись спящим, и с колотящимся сердцем ждал, что она пойдет в ванную, молил, чтобы в ванную или куда угодно, только не наверх, не в кабинет, не продолжать жестокую игру, отнимающую у него разум, будто сердца ей недостаточно.
Но она не пошла в ванную. Герман открыл глаза. Она вышла на площадку и закрыла за собой дверь. Подождав несколько минут, он вскочил с кровати и бросился следом. Когда он распахнул дверь, они оказались лицом к лицу и она в страхе вскрикнула.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Боже, Герман! — Она, тяжело дыша, прижала руку к груди. — Ты испугал меня.
— Куда ты собралась?
— Вниз, попить. — Ее глаза были полны страха.
— А что ты выглядывала наверху?
— Хотела убедиться, что там никого нет. Почему ты так на меня смотришь, Герман? Мне не нравится твой взгляд.
Медленно попятившись, он вернулся в постель, принял таблетку от головной боли и закрыл глаза, почувствовав наконец, как усталость вновь овладевает телом, но тут пронзительный крик Эмбер заставил его встрепенуться и вскочить. Герман схватил халат и бросился вниз, прыгая через ступени и рискуя свернуть себе шею.
— Герман! Иди сюда! Скорее!
Он вбежал в кухню на крик жены, но там ее уже не было. Услышав приглушенный стон из гостиной, он ринулся следом и нагнал ее в столовой. Она стонала и причитала, точно от боли, оглядываясь по сторонам.
— О боже, Герман!
— Да что случилось?
— Ты разве не видишь?
Он осмотрелся: все вроде бы как обычно.
— Люстры, Герман! Они забрали наши люстры!
Он поднял голову и только тогда заметил, что сверкающие люстры из хрусталя, которые висели на потолке в каждой комнате посреди лепных розеток, исчезли. Остались лишь голые провода, причем ни на полу, ни на мебели не было видно осыпавшейся штукатурки или пыли. Он прошел по всем комнатам вслед за Эмбер, невольно вскрикивая при каждом новом открытии.
— Как они могли это сделать, когда мы были дома, Герман? Я не понимаю. Как им это удалось? Их, должно быть, несколько человек, одному не справиться… Сначала часы, теперь это…
Он никогда не видел Эмбер, от природы не склонную к драматизму, такой бледной и дрожащей. «Значит, она не виновата», — подумал Герман, чувствуя, как волна облегчения смывает его тревогу.
Неожиданно пришедшая в голову мысль заставила его броситься вверх по лестнице в кабинет. Не обращая внимания на испуганные вопли зовущей его Эмбер, он толкнул дверь с надеждой, да, с надеждой, и с такой силой, что она с грохотом врезалась в полки, уставленные старинными пишущими машинками. Герман, задыхаясь и ощущая головокружение, ввалился в кабинет — и увидел на столе толстую стопку отпечатанных страниц. Тогда он рассмеялся.
— Какого черта?.. Что ты делаешь? — спросила появившаяся в дверях запыхавшаяся Эмбер.
— Да я… — Он сидел за столом и читал, забыв о времени.
— Нас ограбили, пока мы спали, а ты… ты читаешь свою рукопись?
Он хотел ответить, но лишь открыл и закрыл рот, не издав ни звука.
— Нужно вызвать полицию. — Эмбер шагнула к двери. — Позвонить этой беременной сыщице. Она знает, что делать.
— Нет! — Герман бросился за ней и удержал за руку на лестнице. В спешке он грубо рванул ее к себе, и она едва успела схватиться за перила, чтобы не упасть со ступеней.
— Герман! — вскрикнула Эмбер.
— Извини, — попросил он, крепко обнимая ее, — не надо вызывать полицию. Не сейчас.
— Почему?
— Потому что все в порядке. Я уверен, что все в порядке. Нам ничто не угрожает. Просто кто-то… не знаю кто, но он ведет со мной какую-то игру. И помогает, как мне кажется. Если мы вызовем полицию, то я не смогу дописать книгу, это совершенно точно. А написать роман я должен обязательно. Это просто игра. Когда все закончится, мы получим все пропавшее обратно.
Наутро явилась Хэтти с бригадой рабочих, вооруженных инструментами для установки сигнализации и камер видеонаблюдения. Пока они сверлили и стучали, Герман испытывал единственное желание — укрыться в кабинете и читать продолжение своего романа. Но рядом вертелась Хэтти, сыпала вопросами и вела себя по обыкновению чересчур свободно, потому он не мог позволить себе оставить их вдвоем с Эмбер, боясь, как бы жена не проговорилась о люстрах. Он не доверял ей и не верил, что она приняла его объяснение. Он и сам не до конца поверил себе, но с каждым часом его теория нравилась ему все больше и больше, и ему казалось, что другого объяснения и быть не может. Пусть не он печатал книгу, но это была его книга, его идеи и его герои, перенесенные на бумагу. Герман ощущал себя законным собственником этого текста и беспокоился лишь о том, как бы кто другой не прославился в качестве автора этой работы. Впрочем, он не думал, что это ему всерьез угрожает. Так он размышлял, сидя на диване рядом с Эмбер, а заодно обдумывал следующий сюжетный ход романа.
