— Сколько же лет этому дому? — спросила Эмбер, оглядываясь по сторонам. Она все куталась в пальто, ее голос звучал в этих старых стенах по-девичьи робко.
— В восемьсот двадцать первом году он уже существовал. До тысяча пятьсот тридцать девятого года, когда закрыли монастыри, дом принадлежал аббатству, потом долго переходил из рук в руки, каждый хозяин что-то пристраивал. Старейшая из существующих ныне частей — северное крыло — до сих пор сохраняет средневековую планировку. В тысяча шестисотом году дом расширили и перестроили, а в начале восемнадцатого века снова подновили в геор-гианском стиле. — Хэтти взглянула на Эмбер, почувствовала ее беспокойство и смягчила деловой тон экскурсовода. — Вы здесь не заскучаете, здесь много интересного. Садовые террасы были устроены по проекту Роберта Ладлоу Кодринг-тона. За ними тщательно ухаживают, но в это бесцветное время года, конечно, они не столь привлекательны, как летом. Да, у вас есть голубятня.
— Голубятня? — переспросила Эмбер с улыбкой.
— Ну да, такая круглая беседка в поле к западу от дома. Знаете, раньше голубей разводили ради мяса, яиц и помета.
Увидев, как Эмбер морщит нос, Хэтти рассмеялась:
— Но это было раньше! С тех пор многое изменилось. Теперь люди предпочитают фазанов. — От смеха ее родинка заходила вверх-вниз, точно в знак согласия.
— А где все имущество прежних хозяев? — С этими словами в комнату грозно ворвался Герман.
— Все вывезли в дом священника по соседству, мистер Бэнкс. Ваш дизайнер настоял, чтобы все старые вещи отправили туда, раз вы не хотите с ними расставаться. Я вовсе не эксперт в этом деле, но, по-моему, обстановка после ремонта изменилась к лучшему благодаря вашему удивительному вкусу.
— А где находится дом священника?
— Это небольшой домик поблизости, с восточной стороны. Когда в доме работал музей, там был чайный павильон. Однако в последние годы он, конечно, пустовал. Позвольте, я провожу вас туда, чтобы вы могли убедиться, что все в целости и сохранности.
— Нет, спасибо. Я наведаюсь туда позже. Но я ведь просил, чтобы печатные машинки и рабочий стол оставили на прежнем месте.
— Они стоят в кабинете Грегори Бернса — согласно вашему пожеланию.
Герман, казалось, немного успокоился, даже обрадовался. Эмбер просияла, видя, что он счастлив.
— Разрешите поинтересоваться, мистер Бэнкс, вы пишете книгу?
Герман не знал, что ответить. Эти слова, впервые произнесенные вслух, смутили его, но и заставили почувствовать гордость.
— Вообще-то… — замялся он и беспомощно посмотрел на Эмбер, немало удивленную его замешательством: такого с ним на ее памяти еще не бывало. — Да, пишу, — признался Герман.
— Как чудесно! — прошептала Хэтти, глядя на него круглыми глазами. — Обещаю никому не говорить, мистер Бэнкс. Ах, как я рада, что в этих стенах снова начнут писать. — Она огляделась. — Думаю, дом будет счастлив.
Это было странное утверждение, однако Герману понравилось: он делает дому подарок — забавно.
— Давно уже никто не писал ничего хорошего. — Хэтти махнула рукой. — Хотя некоторые пытались. У вас, я уверена, получится, мистер Бэнкс.
— Что вы имеете в виду? Что значит «некоторые пытались»? — спросил Герман тоном избалованного ребенка, только что услышавшего, что скоро он перестанет быть единственным в семье.
— Видите ли, популярность человека-ле-генды — мистера Бернса привлекала сюда литераторов, которые снимали дом на несколько месяцев, пытаясь создать нечто гениальное. Но, думаю, у них не было вашей целеустремленности и таланта, — сказала Хэтти, желая польстить его самолюбию.
Эмбер оставила Германа переваривать информацию, а сама пошла проводить Хэтти. У дверей Эмбер спросила:
— Значит, никто так ничего и не написал?
— Что, простите?
— Литераторы — те, что приезжали с целью написать здесь книгу? Никто из них не окончил работу?
Хэтти догадывалась, насколько это больной вопрос, и потому постаралась смягчить ответ:
— Нет, хотя… один почти закончил. — Она оглянулась, изменившись в лице, будто боялась, что кто-то подслушивает. — Он просто уехал, не дописав. Может быть, он сделал это в другом месте, но… сомневаюсь. Впрочем, это было в первый год, что я здесь провела, и я почти не помню подробностей. — Хэтти нервно улыбнулась и вынула из сумки визитную карточку. — Если вам захочется позвонить мне, то вот, пожалуйста, мой номер. Это мобильный, я всегда на связи. Звоните в любое время. — Она вдруг оживилась. — Я вернусь в понедельник с бригадой сантехников. Они сломали что-то в системе отопления и должны исправить, хоть и клянутся, что не виноваты. Если вам нужно что-нибудь привезти или возникнут какие-либо вопросы, вы не стесняйтесь, звоните без колебаний. И мистеру Бэнксу передайте. Желаю вам удачи. — Еще раз оглядевшись, Хэтти вышла и закрыла за собой дверь.
— Спасибо, — прошептала Эмбер. Она долго стояла, прижимая визитку к груди — как единственную связь с людьми за стенами этого дома.
чем вы там говорили? Герман, задумавшись, не слышал, как Эмбер поднялась по лестнице, и обернулся, лишь когда она встала у него за спиной. Он сидел в кабинете Грегори Бернса за его письменным столом из красного дерева. Стол был изготовлен в 30-х годах прошлого века, на потрескавшейся и сморщенной кожаной вставке столешницы стоял «Ундервуд» — одна из сотен печатных машинок, расставленных на полках вдоль стен комнаты и призванных создать идеальную творческую атмосферу для Германа. Он специально попросил, чтобы старый «Ундервуд» вынули из-под стекла и поставили на стол, зная, что именно на этой машинке Грегори Берне печатал свой последний роман «Спаситель». И пусть у него не было намерения пользоваться печатной машинкой, он хотел иметь ее перед глазами как источник вдохновения.
Обстановка в комнате была скромная, на вкус Германа, даже бедная. Его кабинеты по всему миру были забиты кожаной мебелью, книжными полками от пола до потолка, на стенах висели дипломы, сертификаты и фотографии, запечатлевшие Германа с известными политиками и звездами спорта. Он велел дизайнерам в этой комнате ничего не менять, желая сохранить подлинную атмосферу, окружавшую гениального хозяина, и надеясь, что это поможет ему в создании своего шедевра.
У стола приткнулся простой деревянный стул с подлокотниками, обозначенный в каталоге имущества как «капитанский». Герман еле втиснул свою крепкую корму на сиденье. Стул, похоже, был изготовлен для женщины, либо Грегори Берне не отличался мощным телосложением. Герману нравилось лучше узнавать его, просто находясь в его доме, сидя на его стуле. Кабинет располагался на третьем этаже, и рабочий стол стоял у окна с видом на парадный подъезд. Неплохо. Значит, Грегори, как и Герман, ощущал необходимость знать, кто входит к нему в дом и кто выходит. В пустом поле с западной стороны одиноко торчала голубятня. Наверное, весной и летом ее не видно за высокими деревьями, растущими по краю поля, которые уж который месяц стоят сбросив листву. Впереди тоже простиралась зеленая равнина, и где-то вдали скрывалась от его глаз деревня Литерли. Человеческого жилья поблизости вообще не было видно. Так Герман сидел, глядя в окно, пока на стол ему не поставили большую чашку кофе. Тогда вернулся мыслями в комнату.
