До волнолома было неблизко, идти по льду страшно, и Элька надеялась, что тюлень сообразит и дальше поползет сам.
— Идиотка, — сказал тюлень.
— Сам дурак, — огрызнулась Элька, пыхтя, — опять примерзнешь же!
— На смерть ведь тащишь, — тюлень упирался, помогая себе ластами, — там косатки. Я еле ушел.
Элька вздрогнула и выпустила тюленя, отчего он тяжело плюхнулся на лед. Ей почудились снующие подо льдом темные тени — косатки способны проломить лед ударами головы, это всем известно.
— И чего делать? — спросила она тоненько.
— Тащи обратно, — велел тюлень.
— Убьют же, — честно сказала Элька, — наши мужики и убьют.
— А ты меня спрячь. — Тюлень посмотрел на нее большими карими глазами, и Эльке, несмотря на всю его наглость, сделалось его жалко.
— Найдут. — Элька тем не менее наклонилась, подхватила тюленя под ласты и потащила обратно, каждый миг ожидая, что лед под ногами треснет и в проломе появится гладкая черная голова с острющими зубами.
— Это ненадолго, — успокоил ее тюлень. — Не сегодня завтра косатки на юг уйдут. Рыба уходит, и косатки с ней.
Что рыба уходит, Элька знала. После осеннего солнцестояния рыбаки выходили в море все реже и к декабрю ставили суденышки на прикол, даже если море не замерзало.
Наконец она добрела до песка, чуть присыпанного снегом, и устало распрямила спину. Тюлень лежал на боку и тяжело дышал. Вот же наказание.
В отблесках сверкающих небесных занавесок Элька осмотрелась. Лед на берегу громоздился торосами.
— Лезь сюда, — велела Элька.
— Идиотка, — повторил тюлень, — дура. Как я тут спрячусь, у меня хвост наружу торчать будет! Чайки утром увидят, соберутся, начнут орать…
— Погоди тут, — сказала Элька. — Я скоро.
Купальни смутно белели в сосновой роще. Одно окошко светилось. Самое маленькое, самое подслеповатое, в сторожке у входа.
— Ты чего, дева? — спросил дед. Он был в очках, значит, читал «Уездный вестник» — аэроплан раз в неделю сбрасывал газеты и другую почту и, покружившись, улетал в другие поселки, рассыпанные вдоль побережья. А пан Йожеф, человек культурный, выписывал газеты и потом, прочитанные, отдавал деду.
— Дед, а дед! — Элька искательно заглянула ему в глаза. — Возьми мешок старый, одевайся и пошли, а?
— Куда, коза? — проворчал дед. — Куда ты меня тащишь, на ночь глядя?
Эльке сегодня на ладони было написано всех куда-то тащить.
— Тюлень там, — сказала она шепотом, — раненый.
— Надо же, — равнодушно удивился дед, — давно я их не видел!
— Идем, деда, идем. — Элька подпрыгивала на месте, отчасти от нетерпения, отчасти от холода, она ведь выскочила во двор в валенках на босу ногу, и теперь мороз больно щипал ее за коленки. — А то найдут его.
— В бассейн его, конечно, можно, — согласился дед, — воду напустить, и пусть сидит. Вода целебная там. А зимой кто сюда ходит? Никто сюда не ходит.
Говоря так, он натягивал тулуп и оборачивал ноги толстыми портянками. Элька знала, что дед, хотя и ворчал, что мир катится в пропасть, а молодежь стала и вовсе безмозглая и неуважительная к старшим, на деле был добрым. Тут ей, Эльке, повезло — бывало, то одна, то другая из ее подруг (ну, не подруг, так) приходила в класс с опухшей, как бы заспанной щекой и синяком под глазом. А Эльку бить было некому — отец (если это, конечно, ее настоящий отец, говорила себе Элька) утонул в море, когда ей только исполнилось пять, а дед, хотя и ворчал, никогда ее пальцем не тронул. Мать могла приложить, что верно, то верно, но это же не считается.
Тюлень по-прежнему лежал в ледяной пещерке. Он свернулся клубком, подтянув под себя хвост, и Элька еле разглядела его в темноте — так, еще одна тень, и все.
Когда его начали перетаскивать на мешковину, он жалобно тявкнул.
— Терпи, зверюга, — проворчал дед.
Они потащили тюленя по снегу к купальням. В небе колыхались алые и зеленые занавески, а в домах на гребне холма постепенно гасли огоньки. Лишь купальни, сложенные из белого кружевного камня, чуть заметно светились во мраке зеленым и алым, ловя и отбрасывая небесные огни. В темноте не было видно ни трещин, ни зеленой плесени — купальни казались волшебным дворцом, не удивительно, что герцог…
— Куда ступаешь, дева, ошалела совсем?! — прикрикнул дед.
В бассейне, куда дед напустил теплую, тухлыми яйцами пахнущую воду, тюленю полегчало. Он распластался на мозаичном дне среди нарисованных водорослей и рыбок и положил круглую голову на ступеньку. Раны на боках чуть дымились темной кровью.
— Рыбу тебе завтра с комбината принесу, — сказал дед, — мороженую.
Тюлень моргнул и закрыл глаза.
— За что убивают их, деда? — спросила Элька уже на крыльце.
— За рыбу и убивают, дева. Когда-то морской народ с нами дружил, помогал загонять рыбу в сети. Это, дева, называется взаимовыгодное сотрудничество. Только оно плохо кончилось. Такие сотрудничества вообще плохо кончаются.
— Почему?
— Тебя что, в школе не учили? Вот я скажу пани Ониклее… Похолодание наступило, вот почему. Снег до солнцестояния не сошел, что на нынешний момент есть зарегистрированный повторяющийся феномен. Посевы вымерзли. Рыбы стали вдесятеро против прежнего выбирать — есть-то хочется. И не в сезон. Молодь ловить стали. Понятно, что противозаконно, но ведь с голоду помирать хуже. Тюлени сначала отказались помогать, прислали петицию. Потом ультиматум. А потом потопили несколько лодок: у них ведь тоже голод начался, когда рыбу переловили всю. А люди с лодок начали бить тюленей острогами. А раньше дружили, — повторил дед задумчиво. — Они жили на красных скалах, вон там… Семьями жили, большими. В поселок заглядывали. Сидит в кавярне «Под синей лампой» господин, пьет каву, а как начнет расплачиваться, понятно, что тюлень.
— Почему понятно?
— Потому что старым золотом, — пояснил дед, — со дна поднятым.
— И что?
— Ничего, золото же. Раньше, говорят, тут вообще народу полным-полно было. Даже зимой. И купальни не простаивали. И дороги были открыты. Тут, дева, кого только не было. Кто только в кавярне «Под синей лампой» не сидел! Кто только у вас в гостинице не жил!
— А господин герцог? — спросила Элька с замиранием сердца.
— А что господин герцог? Ты, дева, помешалась на этом герцоге. — Дед оглядел Эльку подслеповатыми глазами и спохватился: — С ума сошла! Ты ж босиком, считай!
— Да я на минуту выскочила, — принялась оправдываться Элька, — помои только вылить. А тут этот.
— Беги домой, дура, — сказал дед, — замерзнешь ведь.
И Элька побежала домой. Коленки щипал мороз, а уши, хотя она и накинула капюшон парки, ничего не чувствовали.
