— Отпустите меня, — сказал Фома, — пожалуйста.
И кэлпи ответил:
— Нет.
Корни деревьев здесь изгибались, выступая из воды; на них налипли мягкие зеленые волокна, кто-то плюхнулся в воду, оставив за собой темные бархатистые круги. Под переплетенными ветвями даже днем стоял полумрак. Потом почва пошла вверх, потянуло дымком.
Несколько кэлпи сидели у небольшого бледного костерка; черты суровых лиц чуть смазаны дымом и горячим воздухом. В котелке что-то булькало, запах был неожиданно острым и приятным. Вкусным.
Кэлпи, как по команде, обернулись к ним. Темные волосы схвачены ремешками, в ушах блестят серебряные серьги в виде блестящих рыбок. Они все были на одно лицо.
— Садись, — сказал тот, что шел с Фомой. — Есть хочешь?
— Нет, — помотал головой Фома. Он ждал, что кэлпи предложит поесть еще раз, но тот пожал плечами.
Остальные кэлпи разглядывали Фому, сощурив глаза цвета чищеного серебра.
— Этот? — спросил один. Они все говорили на языке Территорий, это было странно и удивительно.
— Да, — сказал тот кэлпи, что привел его.
— Такой маленький?
— Мы за него положили четверых.
— Маленький учится, большой умирает.
— Я не стану есть вашу поганую еду, — сказал Фома, — вы убийцы. Вы жаб жрете.
— Да, — согласился сидящий кэлпи.
— И еще вы пидоры! — заявил Фома, расхрабрившись.
— А что это? — спросил кэлпи с интересом.
— У вас нет баб. Вы, ну, живете друг с другом, — пояснил Фома и покраснел.
— Да, — кивнул кэлпи необидчиво.
— В общем, не стану есть вашу говенную еду, — повторил Фома. Получилось почему-то неубедительно.
— Умрешь с голоду, — сказал кэлпи. — Это не жаба. Это рыба.
— Тебя не обидят, — сказал другой кэлпи и подвинулся, освобождая место рядом с собой, — ты нам нужен. Садись, ешь.
— Не прикасайся ко мне, урод, — процедил Фома сквозь зубы, сел и взял ложку обеими руками. К пальцам потихоньку возвращалась чувствительность.
Котелок поставили на плоский камень, и кэлпи, соблюдая неведомый Фоме порядок, полезли туда деревянными ложками; светлая древесина светилась в зеленом полумраке. Фоме дали такую же ложку. Он не выдержал, зачерпнул горячий отвар. Еда была неожиданно вкусная — или ему это с голоду показалось?
Зеленый часовой переливчато свистнул из ветвей. Кэлпи насторожились, побросали ложки, встали — двигались они осторожно и легко, точно звери или огромные насекомые.
— Что-то случилось? — спросил Фома небрежно, облизывая ложку. Сейчас придут наши, подумал он, и убьют этих уродов. Всех.
— Мертвые приплыли, — сказал кэлпи.
Фома пролил из ложки варево на траву.
В заросли ткнулась лодка. Мертвые кэлпи были в ней — руки сложены на груди, лица серые, точно прибрежная глина. У одного на лбу засохла темная кровь.
— Трое, — бесстрастно сказал кэлпи, стоявший рядом с Фомой. Рубаха и штаны у него были из выделанной чешуйчатой кожи — то ли рыбы, то ли змеи, а рыбка в ухе сверкала рубиновым глазом, по этому глазу Фома и отличал его. — Одного мы оставили вам.
— Так вам и надо, — Фома не хотел смотреть на мертвых, но не мог отвести глаз, — так вам и надо. Струсили, ага? Трусы, похитители детей, убийцы, подлые нелюди. Мы убьем еще, мы всех вас перебьем, мы разыщем вас на ваших островах, мы развесим вас на деревьях… — Алая волна гнева подхватила его и понесла, и сквозь звон в ушах он еле различал, как мелкая волна плещет о борта лодки мертвецов. — Только трусы берут в плен детей. Только трусы нападают исподтишка. Мой отец вас убьет. Он соберет людей и придет за мной. Он сильный. Он пальцами может согнуть железный гвоздь. Он…
Вдруг стало очень тихо. Волны еле слышно плескались о темные борта лодки.
Тот кэлпи, у которого серебряная серьга-рыбка с рубиновым глазом, сказал:
— Идем. Тебе нельзя. Смотреть нельзя.
Костер прогорел, варево в котелке подернулось жирной пленкой, но Фома все равно взялся за ложку и проглотил еще несколько кусков. Ему было стыдно, что не может удержаться, но он ничего не сумел с собой поделать.
— Ваши мертвяки сгниют. — Он опять запустил ложку в котел. — Их съедят раки. И рыбы.
— Раньше, — сказал кэлпи, — мы заворачивали наших мертвых в погребальные пелены, пропитывали смолой… клали в лодку и поджигали. Ночью. Огни плыли по воде. Огни мертвых.
— У вас кончилась смола и погребальные пелены. Так вам и надо!
— Люди научились находить нас по огням. Огни горели ночью. Высокие огни. Люди били нас с воздуха.
— Так вам и надо, — повторил Фома.
— Теперь мы пускаем лодку по воде днем. Ставим на нее такую вашу машинку. Она срабатывает, когда лодка с мертвецами далеко. Огни загораются далеко. Нас не найти. Мы учимся…
— Все равно мы вас убьем, — сказал Фома. — Вы трусы. Вы бьете в спину. Нападаете исподтишка. Вы педики, слабаки и трусы.
— Мы воевали храбро, — рубиновый глаз серебряной рыбки блеснул алой искрой, — мы стояли лицом к лицу. Против ваших ружей. Мы знали честь. Но вы превратили нас в трусов.
— Вы всегда были трусами, — сказал Фома.
— Нет, — упорствовал кэлпи, — это вы превратили нас в трусов. Лишили нас силы. Лишили чести.
— Чести нельзя лишить, ее можно только потерять. Я знаю. — Фома смотрел недавно фильм, где герой говорил так. Или похоже.
— Но вы сделали это, — настаивал кэлпи, — вы убили наших бардов… Мы стояли гордо. Мы воевали смело. Барды слагали о нас песни. И мы воевали так, чтобы песни о нас были нестыдные. Чтобы никто потом не мог петь о том, что такой-то из рода такого-то струсил. Но бардов не стало, и нам сделалось все равно.
— Потому что вы и есть трусы, — сказал Фома.
— Теперь — да.
— Так вам и надо. Так и надо вашим бардам.
— Вы не соблюдали правила войны. Бардов нельзя убивать. Они неприкосновенны. Но кто-то надоумил вас. Кто-то догадался стрелять в бардов. Охотиться на бардов. Барды не прятались. Их было легко убивать.
— Мне нет дела до ваших вонючих бардов! — сказал Фома.
— Ты — не важен, — ответил кэлпи, — барды важны.
Фома вдруг заплакал. Ему было очень стыдно, но он ничего не мог с собой поделать.
— Отпустите меня, — всхлипнул он, размазывая слезы, — пожалуйста. Что вам стоит? Скажете, что я убежал…
— Вы нашли гнездо бардов в Дельте. Вы выжгли его с воздуха, — твердил свое кэлпи. — Больше не осталось бардов. Теперь мы воюем, как вы, — подло.
— Мы не воюем подло, — возразил Фома и поскреб ложкой по дну котелка. Оказывается, он сожрал всю эту их вонючую еду. А он и не заметил.
