— Хорошо, что вы вернулись, — сказала она, — я беспокоилась.
— Ну что ты, — улыбнулся Симон, — это же дежурная вылазка
— Гидеон сказал, ты ходишь без оружия.
— Просто- потому, что я не хочу случайно им воспользоваться, понимаешь?
— Причинить вред кому-нибудь из них? Но разве с ними можно договориться? Они же совсем дикие.
— Вот в этом ты ошибаешься. Обычные люди. Таких и во времена звездных перелетов наверняка хватало. Суеверия, предрассудки…
— Гидеон ходит такой гордый…
— Поучаствовал в древних обрядах? Пожалуй, в следующий раз я пойду без него.
— Ты расстроился? — спросила она. Он покачал головой.
— Расстроился? Нет, пожалуй, нет… Разочарован… Да, скорее, так.
— Я думала, — тихонько сказала она, — все будет совсем не так.
— Мы все так думали, — ответил он. — А теперь мы все… переживаем это разочарование, каждый по-своему.
— Когда мы решили вернуться, — ее вздох был похож на всхлип, — мы думали… нае встретят…
Он вздохнул.
— Толпы народа и фанфары… море цветов и великолепные города… человечество…
— Да, — сказала она. — Человечество…
— За это время они должны были уйти далеко вперед. Материнская цивилизация всегда развивается быстрее изолированных колоний.
— Но мы бы все равно рано или поздно вернулись домой, правда? А возможно и не одни… кто-то бы еще захотел…
— Да, — согласился Симон, — обязательно. — А теперь… с чем мы прилетим обратно? С чем мы вернемся?
Симон вздохнул. Он боялся за нее, боялся с самого начала. Оливия — она такая беззащитная. Так легко поддается внушению… «Все мы так, — подумал он. — Твердим что-то свое, и упорно отказываемся замечать очевидное». Иногда ему казалось, что на него это не распространяется. А если распространяется — тогда… что он, Симон, отказывается видеть?
— Оливия, — сказал он, — Ты не хуже меня знаешь, что мы не вернемся.
Она недоуменно посмотрела на него. Глаза ее в полумраке коридора казались совсем прозрачными.
— Не… вернемся?
— Нет. Вернее, если не найдем действительно высокоразвитую цивилизацию. Ведь на то, чтобы отправить сюда корабль, ушли все наши мощности… Все ресурсы колонии.
Она схватила его за руку — в другую минуту он бы затрепетал от этого прикосновения, но сейчас гонкие пальцы, отчаянно цепляющиеся за его локоть, были ему почти неприятны.
— Но это же самоубийство!
— Ты так думаешь? — мягко спросил он.
— Лучше бы мы остались там… лучше бы…
Она замолчала, прикусив губу.
— Ну, — он осторожно высвободил руку, — все еще только начинается, верно? Мы еще многого не знаем…
— Да, — тихонько сказала она, — да, наверное… Но, знаешь… мне почему-то страшно.
— Мне тоже… — ответил он, — мне тоже…
* * *
— Ну что? — спросил Симон. — Убедился?
Винер вздохнул.
— Никаких отклонений…
Симон едва удержался, чтобы не сказать «а я что говорил!». Нечестный прием…
Они помолчали. Потом Винер сказал:
— Может, это только здесь…
— Запроси Лагранжа…
— Обязательно…
— Беда в том, — заметил Симон, — что люди везде одинаковы.
— Если это — люди, — отозвался Винер.
— Брось, — сказал Симон, — разумеется, они люди. И ведут себя, как люди — обряды, ритуалы-суеверия. У них же все по Фрезеру. Ну, не пишут они книг…
— Нет бога кроме Леви-Стросса и Леви-Брюль пророк его? — ехидно спросил Винер. — Так, Симон?
— Да ладно тебе.
— Да за столько времени они уже должны были… — Винера было не так-то легко сбить с толку.
— Выйти к звездам? Они и вышли. Когда-то.
— А потом? — горько сказал Винер. — Что потом?
— Не знаю, — сказал Симон, — и ты не знаешь. Никто не знает. Но только, если они выглядят, как люди и ведут себя как люди, они и есть люди.
— Ты так думаешь?
— А ты — нет? Ладно, пусть так… пусть ты прав… Где ты других найдешь?
— Об этом я и думаю все время.
— И все-таки, — упорствовал Симон, — люди везде одни и те же, Винер. Смотри — Улисс говорит, они вполне восприимчивы… и если у Лагранжа добились чего-то, это и мы можем…
— Там нет таких дремучих суеверий — Лагранж говорит, они скорее прагматики.
— Значит, там свои трудности, Винер на какое-то время замолк, его пальцы нервно перебирали бумаги на столе.
— Ты знаешь, — наконец сказал он, — я все думаю… Может, мы выбрали неверную стратегию… Потому и не замечаем очевидного. Если мы все-таки предположим, что туземцам доступно нечто, недоступное нам… Что-то они такое знают…
— Ты о чем?
— О способности ощущать какие-то тонкие материи…
— По-твоему, их суеверия имеют под собой реальную основу?
— Почему бы нет? Возьми эту историю с Гидеоном!
Симон вздохнул.
— Человечество, — сказал он, — похоже, просто вернулось в первоначальное состояние. Возможно, пик цивилизации, на который оно когда-то вышло, оказался очень неустойчивой точкой; либо продвигаешься вперед, совершая какой-то качественный скачок, либо скатываешься назад, обратно во тьму. Они скатились во тьму.
— Да, но мы…
— Мы были отторгнуты от человечества, разве нет? Это мы — изолят, не они. Мы — исключение. Они — правило.
— Это, — сказал Винер, — всего лишь гипотеза.
— А что нам еще остается — только строить гипотезы. Но знаешь, если гипотеза банальна… она, скорее всего, справедлива…
— Я знаком совсем с другим крылатым выражением… — пробормотал Винер. — А, привет, Оливия.
Оливия растерянно кивнула ему.
— Симон, — тихо сказала она, — я хочу тебя спросить…
Винер смотрел на них из своего угла, и под его взглядом Симону было неуютно.
— Да? — сказал он.
— Я тут разбирала архивы, — она бессознательно теребила золотистую прядь, — ну, знаешь, те, что мы нашли в подвале. Но, Симон, там такие ужасные вещи… Я не понимаю… Если это выдумка…
— Ты о чем?
— Протоколы допросов… там сказано… я не понимаю. Ямы с негашеной известью… Лагерь… Какой-то Фогель…
— Тебе не надо было этим заниматься, — быстро сказал он, — я поговорю с Коменски.
— Но это же выдумка? — ее серые глаза с черным ободком вокруг радужки с надеждой глядели на Симона. — Я хочу сказать — может и было что-то в этом роде, какой-то один маньяк… но не в таком же масштабе!
