— Миша! Там! Ужас что такое!
— А! — отмахнулся Шендерович, широко зевая, — Опять мираж! Нервы у тебя ни к черту, друг Гиви.
— Да, но…
— Бу-бум!
Гиви вздрогнул. Земля под ним тоже содрогнулась. Глухие удары сотрясали ее.
— Бу-бум… Бу-бум…
— Да, — признал Шендерович, почесывая шею, — не мираж. Опять мы с тобой влипли, о, скиталец, потомок скитальцев.
Всадники обступили Гиви и Шендеровича, заслонив собой солнце.
* * *
Гиви оглядывал новоприбывших со смешанным чувством страха и восторга. Свирепые загорелые лица, свирепые взоры, сверкающие из-под белоснежных тюрбанов, свирепые ятаганы и кинжалы, способные украсить любой кавказский ансамбль народного танца вызвали у робкого потомка Шемхазая естественный трепет. Не в меньший трепет повергала грозная красота могучих боевых животных, богато изукрашенных колокольчиками и горящими на солнце медными пластинами.
Бежать было некуда.
Гиви вздохнул и судорожно вытер ладони о штаны.
Шендерович одарил сгрудившийся вокруг них отряд благожелательно-рассеянным взором привычного ко всему землепроходца.
Верблюды лениво переступали мощными копытами и роняли пену с морд, в свою очередь, кидая в сторону Шендеровича презрительные взгляды.
Один из всадников, самый, как показалось Гиви, высокий и красивый, со смуглым свирепым лицом, затененным особенно пышным тюрбаном, спрыгнул с верблюда, звякнув при этом многочисленным вооружением, и ленивой походкой враскачку приблизился к путникам.
Гиви попытался расправить плечи.
Шендерович продолжал бросать по сторонам снисходительные взгляды.
Предводитель в свою очередь, скрестив руки на груди, уставился на беззащитных путешественников.
Гиви не выдержал первым.
— Б-исми-лляхи-ар-рахман-ар-рахим, — выкрикнул он, чувствуя, как распирает грудь незнакомый прежде язык, — Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Даруй нам облегчение, а не затруднение, о, владыка тысячи верблюдов, да благословит тебя Аллах и приветствует!
— Да пребудет Аллах и с тобой, чужеземец, — хладнокровно ответил предводитель, — ибо он — защитник всех путников и проводник всех путей.
— Что он говорит? — прошипел из-за спины Шендерович.
— Типа, привет, — пояснил Гиви.
— Скажи ему, что с нас нечего взять. Скажи, мы бедные путники.
Гиви вздохнул. С его точки зрения это было и так видно. Но покорно завел:
— Милостив будь к нам, о, шейх, ибо стеснены мы ради Всевышнего. А бедность, о, повелитель сотни всадников, достойная стоянка, бедность — плащ благородства, одеяние посланников, рубаха праведников…
— Верно, — согласился предводитель, — но бедность еще и крепость покорных…
— Добыча познавших, цель ищущих…
— Тюрьма грешников…
— Гиви, что он говорит?
— Типа, сам разберется.
Предводитель, озирая путников тем же задумчивым взглядом, медленно обошел их по кругу. Гиви и Шендерович поворачивались на месте, не желая подставлять незащищенные спины.
— Сдается мне, это они! — сказал, наконец, предводитель.
Он обернулся и лениво щелкнул пальцами. Несколько дюжих молодцов в свою очередь соскочили с верблюдов и кинулись к пленникам.
— Но мы воистину имеем только то, что на себе, о, Шейх Пустыни, — завопил Гиви. — С нас нечего взять.
— А мне от вас ничего и не надо, о, беспокойный путник, — ответил предводитель. — Не тревожься, я вас и пальцем не трону, ибо я дал такое слово, а слово мое крепко. Более того, скажу, с вами будут обращаться по-царски, ибо богатый выкуп за вас положили мне, коли я вас доставлю живыми и здоровыми.
— Куда? — взвыл Гиви, увлекаемый в сторону верблюдов, — куда доставят?
— Гиви, что он говорит? — орал Шендерович, которого уже затаскивали на верблюда, впрочем, пока без особого успеха.
— Что ему обещали бонус! Доставят нас кому-то.
— Кому? — бушевал Шендерович, — кому мы на фиг понадобились? Может, этот нас заказал… Педро… Или Мастер его. Спроси еще раз!
— Он разгневается!
— А ты вежливо спроси!
— Да уж куда вежливей! Тьфу ты! Куда ты нас намереваешься доставить, о, повелитель правоверных?
Предводитель, поставив ногу в стремя, обратил к нему мрачное лицо.
— Не к лицу тебе задавать подобные вопросы, ибо, как ты сам верно заметил, в бедственном положении находитесь вы, тогда как бедность предполагает стоянку терпения. Ибо, сказал аш-Шабли, когда его спрашивали о терпеньи, такие слова:
«к тебе, что терпеньем своим превосходишь терпенье само,
терпенье воззвало о помощи, утомлено,
терпи же — велел ты терпенью, — со мной заодно…»
— Истинные слова ты говоришь, о шейх, — согласился Гиви, — и стоянка терпения — достойная стоянка, ибо терпенье предполагает упование на Всевышнего. А значит, стоянка упования — тоже достойная стоянка.
— Верно ты говоришь, — согласился шейх, — но как сказал Зу-н-нуна, когда его спросили об уповании: «Уповать — значит, запасать пищу на один день, не заботясь о дне завтрашнем». А значит, перестань задавать вопросы, раздражающие меня, о, путник, и покорись своей судьбе.
— Ну? — вопил Шендерович, в очередной раз скатываясь с крутого бока, поросшего неровной, точно траченной молью, шерстью, — что он сказал?
Погонщик его верблюда, цокая и покачивая головой, наконец, потерял терпение и выхватил из ножен сверкающий ятаган. Шендерович поспешно отпрянул, но погонщик лишь плашмя ударил оружием по коленям верблюда и тот, неохотно кряхтя, медленно подогнул передние ноги.
— Лезь, сын ишака, — мрачно сказал погонщик.
— Что он сказал? — продолжал вопить Шендерович.
— Лезь, сын ишака, — отозвался Гиви, карабкаясь на своего верблюда.
— Нет, не этот… тот!
— Чтоб мы не суетились. И если мы не будем дергаться, он нам ничего не сделает, поскольку велено ему обращаться с нами по-царски.
— По-царски, — задумался Шендерович, — это мысль.
Он в очередной раз скатился со своего верблюда, оттолкнул погонщика и неторопливо, вразвалочку приблизился к предводителю. Рука его сделала неопределенное движение, запахивая невидимую мантию.
— Скажи ему, что этот… Бык Пустыни, Повелитель Света, Гроза Демонов приветствует его. Скажи, что сам демон Бауэр трепетал перед моим грозным ликом. Скажи, я путешествую инкогнито, типа того, чтобы проверить, благоденствуют ли мои подданные…
