«Но они вновь будут как дикие, неразумные, ибо погибнет вся их сила» — возразил Разиэль.
«Тут уж пусть поступают по своей воле, ибо теперь сила их в их руках, — сказал Господь. — Ибо отныне запрещаю я стражам вмешиваться в людские дела. А сейчас ступай, возвести земле исцеление, и что не все сыны человеческие погибнут через тайну всего того, что сказали стражи и чему научили сыновей своих»
И сказал Разиэль: «Но что, о, Господи, делать нам с Азаилом нераскаянным — сила его равна силе двухсот водителей ангелов?»
«А ты поведай всем, что развратилась земля чрез научения делам Азаила — ему припиши все грехи!»
«Но почему он один?» — так спросил тогда Разиэль.
«Да потому, что лучше, чтобы в глазах рода людского лишь одни из вас был виновен, нежели сотни, — так рек Господь, — иначе утратится к вам полная вера, и усомнятся люди в благе вашем, и утратят должное почтение и страх и не будут знать, кто из вас плох, а кто хорош. А что до Азаила, то вот тебе сила и делай с ним, что пожелаешь».
«Нет, — отвечал Разиэль, — сделаю я с ним не то, что я пожелаю, ибо сам не знаю, желаю ли я ему гибели или же милости, но то, что Ты повелишь».
И сказал Господь, что никому из стражей не дано будет более вмешиваться в дела людей и изменять лицо земли во вред ли, на благо ли. И исполнил Разиэль все, что повелел Господь.
А повелел Господь Разиэлю связать Азаила по рукам и ногам, и положить его во мрак, и сделать отверстие в пустыне, которая находится в Дудаеле, и опустить его туда, и положить на него грубый и острый камень, и покрыть его мраком, чтобы он оставался там навсегда, и закрыть ему лицо, чтобы он не смотрел на свет.
И так и сделал Разиэль.
Иные же, впрочем, рассказывают, что пожалел он Азаила, собрата своего, так что тот и поныне живет на земле, нераскаянный и продолжает свое грешное бытие, принимая всякие личины, в том числе и сыновей Каиновых. То же и потомки Шемхазая, которые и по сю пору живут среди людей, и твой верный слуга — один из них…
Гиви умолк и ошеломленно огляделся по сторонам. Костер почти прогорел, на небе высыпали крупные звезды. Мрачные бородатые люди, сидя на корточках, мерно кивали головами. И что это на меня нашло? — удивлялся он, с некоторой опаской поглядывая на Предводителя.
— Что ж, о, Рассказчик, — проговорил Предводитель, — воистину хорошо подвешен твой язык и сладки твои речи, и слушать их — правдивы они или нет, — одно удовольствие, так что даже жаль будет передавать вас в руки тех, кому вы обещаны, однако, слово есть слово, а сынов пустыни еще никто никогда не упрекнул в том, что они поступали в ущерб заказчику.
— Кому мы обещаны? — в ужасе спросил гордый потомок Шемхазая, чувствуя, как земля уходит из-под ног, — Слушай, что с нами сделают?
— Это только между нами и ними, — сурово ответил Предводитель, — а посему уста мои замкнуты на замок. Однако же прими мой совет — отложи свои тревоги до завтрашнего дня, ибо тогда будет у тебя о чем тревожиться. Прохладно под сенью шатра, свеж ночной ветер пустыни, благодатна колодезная вода в кувшине у изголовья, бдителен страж у входа, но не помешает он вашему отдыху, и это самое малое, но и самое большее, чем способен я отблагодарить тебя за повесть твою. Ступайте же.
— Э… — сказал Гиви.
— Уведите их, — махнул рукой Предводитель.
Двое дюжих разбойников подхватили упирающегося Шендеровича и поволокли его в шатер. Гиви пошел сам.
* * *
— Час трепался! Это ж надо! Как заведенный. Что ты им впаривал?
— А, — отмахнулся Гиви, — чушь всякую.
— Только и слышно было — Шемхазай, Шемхазай… Кстати, о, потомок Шахразады, не разведал ли ты часом хитрым своим манером, что они собираются с нами делать? Сдадут властям?
— Сдадут. Но не властям, — тоскливо проговорил Гиви.
— Как — не властям? — неприятно поразился Шендерович, — А кому? Интерполу?
— Ох, Миша, если бы Интерполу… Они нас кому-то страшному сдадут. Такому страшному, что, по-моему, они его и сами боятся.
— Боятся? Эти головорезы?
— Ага… одно, Миша, утешает — что мы ему живыми нужны. А может, и не утешает…
Полог шатра был откинут, и видно было, как маячит на фоне крупных звезд, точно в повторяющемся дурном сне, фигура часового.
— Может, они нас за кого-то другого приняли?
— За кого? За царей Шемхазайских? Будь ты скрытый царь, за тебя хоть какой выкуп можно потребовать…
— Может, и не за царей… признайся, о, друг мой загадочный, откуда язык знаешь? Может, ты знаменитый, широко известный шпион? Шпион, да?
— Нет, Миша. Какой я шпион? Я бухгалтер.
— Советник экономический, — со знанием дела произнес Шендерович.
— Да нет, же говорю…
— Эх, брат Гиви, недооценил я тебя! Вон как оно все обернулось! Поймали нас, разоблачили! Что ты тут делал? Нефть искал?
— Миша, мы ж с тобой вместе приехали…
— Вместе-вместе… все у них секреты, все секреты… Повезут нас завтра — куда, зачем? Опять на верблюда лезть?
— Опять, Миша.
— Ладно, — покорился Шендерович неизбежному, — тогда я посплю. Ох, чует мое сердце, поднимут нас с утра пораньше. Эх, да на верблюдах, да по рассветному холодку! Эй, залетные! И куда ты меня так неудачно пристроил, брат Гиви? Это ж дикие люди! Безжалостные! Ты видел, какие у них кинжалы? Ты видел, как они мясо режут? Впрочем, — он вздохнул, — Зато не жмотятся, не то, что эти… пердубы. Тех, пока раскрутишь, употеешь. Ладно, орел пустыни, не журись! Мало ли как оно повернется!
— Ты, Миша, лучше подумал бы, как нам… — начал, было, Гиви, но в ответ услышал тонкий свист, переходящий в рулады мощного храпа. Он горько вздохнул и откинулся на жесткую подушку.
* * *
Верблюды уже стояли перед палаткой, кидая презрительные взгляды в сторону Шендеровича. Один — снежно-белый, в увешанной бубенчиками сбруе, под ало-золотой попоной, увенчанной богато изукрашенным седлом, явно предназначался Предводителю. Его почтительно придерживал разбойник в огромной чалме и с кривым кинжалом за широким кушаком.
— Хороша, да? — спросил Предводитель, превратно истолковав трепет, отобразившийся на лице Гиви, — дочь дочери боевой верблюдицы, копытами которой попирал землю еще мой дед, возвращаясь с добычей из славных набегов. Ал-Багум, ревущая, зовут ее, ибо от ее рева содрогаются скалы, а копыта ее высекают искры…
— Истинно так, о, Попирающий пустыню, — осторожно согласился Гиви, чувствуя, как вновь заныл копчик, потревоженный вчерашней скачкой, — и будь она мужеска полу, звалась бы она, без сомнения, Марид, демон, либо Инфид, добрый среди Маридов, ибо вижу я по ее статям, что доброе это животное, однако ж, и грозное меж тем…
