— Зачем ты пришел, глупый мальчик?
— Я не мальчик, — сказал влюбленный, — я мужчина. И я жажду любви дамы своего сердца и пришел к тебе потому, что это последнее средство.
— Я могу поправить это горе, — сказал его собеседник. — Ты хочешь, чтобы твоя дама полюбила тебя еще сильней, чем ты любишь ее?
И влюбленный ответил: — Да.
— Хорошо, — сказал тот, кого не принято называть, — но ничего не дается даром. Сделка есть сделка. Что ты готов отдать мне, глупый мальчик?
И влюбленный сказал:
— Все, кроме своей бессмертной души.
На самом деле он уступил бы и свою бессмертную душу, попроси ее нечистый, но тот сказал:
— Мне не нужна твоя бессмертная душа. У тебя ее нет (а они не верят в бессмертную душу, полагая ее за выдумку человеческого рода, поскольку сами ее не имеют). Но я возьму у тебя нечто, чего ты и не почувствуешь. Ты уверен, что не пожалеешь потом?
— Мне ничего не жаль отдать за любовь своей любимой, — ответил юноша.
— Что ж, — сказал тот, кого нельзя называть, — ладно.
И он протянул свою крохотную ручку к груди юноши — а тот заставил себя оставаться на месте, и юноше показалось, что рука эта проникла в его плоть, как в масло, и вынырнула, сжатая в кулак.
— Вот, — сказал житель рощи, — я взял это нечто. «Наверное, он меня обманул, — подумал юноша, — ибо я ничего не чувствую».
А потом еще подумал:
«Может, он сам обманулся? Если ему хочется верить, что он взял у меня нечто, пусть так и полагает дальше. Мы с ним в расчете, ибо я готов был заплатить».
И тот, кого нельзя называть, сказал:
— Мы с тобой в расчете.
И исчез. И тут юноша увидел, что тучи разошлись и в небе сверкает Рассветная Диадема, ибо на востоке занимается заря. И с легким сердцем он двинулся из запретной рощи (а старуха, проводив его, сразу скрылась), и шел по пустынной равнине, и пел, ибо знал, что все, о чем он просил, исполнилось. Жители земли, ежели что обещают, всегда держат слово, хоть порою берут за это высокую цену. И пришел он к себе домой и оделся в лучшие свои одежды, а утром, чуть свет, направился к своей возлюбленной; а она сидела в большой зале, и все дамы были с ней, и служанки — одна причесывала ее светлые волосы, а другая украшала их цветами, сверкающими, как драгоценные камни, и драгоценностями, трепещущими, как цветы.
И когда увидела она вошедшего юношу, она побледнела и поднялась с кресла, и жемчуга просыпались на платье, точно капли воды, но она не замечала этого.
Она подошла к юноше, положила руки ему на плечи и сказала:
— Как долго я тебя ждала!
И все дамы и домочадцы с изумлением смотрели на эту картину, ибо знали, что не лежит у нее сердце к этому юноше, несмотря на то что он богат, красив и полон достоинства, и не раз корили ее за это.
И он повернул к ней лицо, поглядел ей в глаза и понял, что больше не любит ее. Он испытывал к ней не больше чувства, как ежели бы его обнимала мраморная статуя, и не было радости в его душе.
И он отбросил ее руки и вырвался из ее объятий, ибо она стала ему чуть ли не противна, а она заплакала и спросила:
— За что ты со мной так, любимый?
— Ты обманулась, — сказал он, — я не твой любимый, так как не люблю я тебя.
Но она упала на колени и начала умолять его, чтобы он поговорил с ней по-доброму. И дамы ее устрашились, глядя на это, и начали ее поднимать, а она рыдала и билась у них на руках, и зрелище это стало для него настолько невыносимым, что он повернулся и ушел. Он шел из залы, преследуемый ее отчаянным плачем, и думал: «Помоги мне Двое, и что я нашел в этой пустой женщине?»
И больше он ни разу не показывался у нее в доме, хоть она засыпала его письмами и подарками, и грозила отравиться, и однажды выбросилась из самого высокого окна замка, ибо и вправду полюбила его сильнее, чем он когда-то любил ее. И когда он узнал, что она выбросилась из окна, он сказал своей невесте, к которой вскорости присватал его отец:
— Пустая это была женщина, одержимая глупой любовью.
Вскоре он женился и жил счастливо, и никогда не вспоминал больше о своей даме, ибо тот, кого нельзя называть, сдержал свое слово: он и впрямь сделал так, чтобы девица полюбила его больше жизни, но заставил юношу расплатиться собственной своей любовью.
Говорят, жителям земли нужны человеческие чувства, поскольку они ценят их, как мы ценим, скажем, золото или драгоценные камни, и готовы на все, чтобы заполучить их, а потому вступать с ними в сделки опасно — они никогда не остаются внакладе.
Берг уложил роскошную фибулу, сверкающую багряным синтетическим глазом, в резную шкатулку местного производства и обернулся к Леону:
— Ну вот. Теперь нам следует дождаться приглашения на обед и вручить «жучок» лорду нашему племяннику как можно с большей помпой. Преклонив колена и все такое…
Дверь распахнулась.
— Его светлость просит вас к шестой страже быть в замковой часовне, — произнес дворецкий.
— Ну, вот и не надо ждать обеда, — тихонько произнес Леон. — А… что там будет, дружок?
— Он просит вас оказать ему честь и присутствовать на церемонии, — пояснил слуга.
— Ясно… — сказал Леон, покривив душой. — Форма одежды парадная?
— Прошу прощения?
— Амбассадор Леон спрашивает, следует ли одеться подобающим образом, — пояснил Берг.
— Это торжественная церемония, — величественно сказал дворецкий. — Жертвоприношение…
— Хорошо, — Берг кивнул не менее величественно. — Ступай.
Когда створки двери сомкнулись за вестником,
Леон обернулся к Бергу:
— Интересно, кого он собирается принести в жертву. Не нас?
— Не болтай глупости, — сердито сказал Берг. — Впрочем, как знать — в сводках ничего подобного не отмечалось. Похоже, это что-то из ряда вон.
— Наверняка Айльф знает. Интересно, почему, когда он нужен, его никогда нет поблизости?
Берг усмехнулся.
— Полагаю, наш менестрель ошивается в людской. Или, еще вероятней, в кухне. Он же всеобщий любимец и беззастенчиво этим пользуется.
— Быстро же он освоился.
— Ему и не надо осваиваться. Он плоть от плоти этого мира.
Но в темной людской не было никого, кроме заспанного мальчишки-конюшего, который охотно вызвался сбегать на кухню — похоже, он был не прочь под благовидным предлогом покрутиться у стола в надежде поживиться чем-нибудь съестным, но Леон разочаровал его, сказав, что сходит сам. Мальчишка посмотрел на него искоса — господам не годится шляться по нижнему этажу, но, с другой стороны, на то они и господа, чтобы ходить где пожелают.
