— Ты хоть понимаешь, что с тобой происходит? —
чуть не плача, спросила Валька. — Ты можешь читать мои мысли.
— Это нетрудно, — заверила я. — Их немного, и
все они глупые.
— Хорошо. Ты умная, а я дура. Сейчас придет Татьяна,
попробуй на ней. Уж она-то точно не ведет с тобой душевных бесед.
Татьяна, медсестра нашего отделения, пришла минут через
пятнадцать, я уставилась на нее, а Валька на меня. Она ерзала, моргала и громко
сопела. Наше поведение вызвало у Татьяны легкое недоумение, потому что от нашей
палаты никакого беспокойства не было и сюрпризы не ожидались, лежат себе люди
тихо-мирно, не буйствуют.
Посмотрев на нас с сомнением и вроде бы успокоившись, она
стала заниматься привычным делом, а я наблюдать за ней. Через пару минут я
спросила:
— Вы забыли выключить утюг?
— Что? — ахнула она, нахмурилась и настороженно
поинтересовалась:
— А ты откуда знаешь?
— Да я не знаю, — пришлось ответить мне. —
Просто вы так себя ведете, точно пытаетесь что-то вспомнить, вот я и спросила…
— Все утро сама не своя, угораздило перед уходом блузку
погладить. Торопилась… убей не помню, выключила или нет.
— Выключили, — убежденно кивнула я, потому что в
этот момент она вспоминала,
Как надевала блузку, а правой рукой выдернула шнур,
вспоминала и сомневалась одновременно, а у меня повода сомневаться не было.
— В одиннадцать муж с работы приедет, позвоню…
— Ну что? — взвизгнула Валька, едва дождавшись,
когда дверь за медсестрой закроется.
Я пожала плечами:
— Чудеса…
— Еще какие. Это Божий дар. Говорила, у Господа на тебя
виды, так и есть.
— Знать бы какие, — забеспокоилась я.
— Вставай с постели, пойдем к людям, проверим на
остальных.
Весь день мы шатались по отделению. Очень скоро сомнения у
меня отпали, каким-то образом я узнавала мысли людей. Что-то теплое
обволакивало мозг, а потом начинало пульсировать и выпирать из общей массы…
Звучит глупо, но происходило это примерно так.
Перед вечерним обходом мы вернулись в палату, и Валька
принялась меня поучать.
— Ты пока помалкивай, Господь укажет, когда надо
открыться, а может, и вовсе не надо, еще неизвестно, какая у тебя миссия.
Только будь внимательней… не проворонь, у меня теперь вся душа изболится, вдруг
ты знака не увидишь… Нет в тебе чуткости. Не будь меня рядом, ты бы так ничего
и не поняла…
— Слава Богу, мой верный Санчо Панса на соседней койке
и все знаки углядит.
— Неизвестно, должна я быть рядом или нет. Мне знака не
было.
— Будет, — хмыкнула я. Конечно, Валька самая
настоящая сумасшедшая, но мне нравилась, потому что девка она добрая. И лучше
пусть болтает о Божьем промысле, чем бьется головой о стену.
— Тебе надо тренироваться, — подумав, заявила она.
— Как это?
— Знаешь, как иностранному языку обучают? Говорят с
человеком только на этом языке, например, по-английски. Понимаешь?
— Зачем мне английский? — развеселилась я.
— Что ты дурака-то валяешь? Вот если б меня Господь
избрал, я б зубы не скалила, а молилась и тренировалась каждую минуту.
Валька даже покраснела с досады, и я торопливо согласилась:
— Давай тренироваться.
— Я с тобой разговаривать не буду.
— Почему? — расстроилась я.
— Что ты меня изводишь, неужели не понятно? Ты со мной
говоришь, а я отвечаю мысленно, и словами тебе помогать не буду. Теперь дошло?
Идея не показалась мне особенно удачной, вдруг кто из врачей
заметит, что я сама с собой беседы веду, и я состарюсь в психушке, но
расстраивать Вальку не хотелось, я согласилась, и с этого вечера мы начали
тренироваться.
Очень скоро это занятие увлекло меня, а успехи в обучении
выглядели прямо-таки фантастическими. Если поначалу для того, чтобы понять
мысли человека, требовалось сосредоточиться, закрыть глаза и сидеть в тишине,
то через пару дней надобность в этом отпала. Возникла другая проблема: если в
комнате было несколько человек, мысли их сплетались в тугой клубок и оглушали,
но и с этим осложнением я справилась относительно быстро. Могла говорить,
что-то делать, смеяться или читать книгу, и вместе с тем прислушиваться.
Дни перестали быть серыми и унылыми, утро я встречала с
оптимизмом и уже не смеялась над Валькиными речами о «знаке», а молча кивала и
вроде бы в самом деле ждала.
Как-то во время тихого часа мы болтали, то есть это я
болтала за двоих, а Валька пялилась в потолок и молчала как рыба. В самом
интересном месте я вдруг решительно прервала поток ее молчаливого красноречия.
— Врешь ты все…
— Точно, — ахнула она и даже встала с
постели. — А как ты догадалась?
— Не знаю как, — озадачилась я. — Знаю, что
врешь, и все. То есть ты говорила правду и вдруг соврала, и это было ясно,
вроде ты думаешь одно, а вместе с тем где-то рядом мысль — это не правда.
— Здорово, — захихикала Валька, хлопнула в ладоши
и даже взвизгнула от неуемной радости. — Это ведь я нарочно, чтобы
проверить, сможешь ты распознать или нет.
Явное сумасшествие странным образом уживалось в ней с
хитростью и практицизмом.
Тренировки продолжались до того самого дня, когда Вальку
выписали из больницы. Я не скрывала, что это событие ничуть меня не радует, и
высказала надежду, что мы непременно встретимся, лишь только я покину данное
лечебное заведение. Но Валька решительно заявила:
— Нет. Все, что Бог возложил на меня, я выполнила.
Теперь ты должна быть одна.
— Ты что, получила с небес телеграмму? —
разозлилась я.
— Я сон видела. Вещий. Вчера думала о тебе и о себе,
конечно, и о том, что будет с нами, а ночью сон. Стоим в поле, ты и я, а перед
нами две дороги. Ты пошла по одной, и я за тобой вроде, и вдруг голос: «Тебе не
туда…» В общем, отправилась ты налево, я направо.
— И из-за какого-то дурацкого сна ты больше не хочешь
со мной видеться? — не поверила я.
— Это не сон, а знамение, и вовсе не дурацкое. У тебя
миссия, может, великая, а я, видно, в спутницы не гожусь, поэтому должна отойти
в сторону, чтоб под ногами не путаться.
Я посидела, помолчала и твердо заявила:
