Мы сидели в кафе «Росинка» над морем и пили пиво. Немолодая, лет тридцати, женщина за стойкой нарезала бутерброды. Сквозь нейлоновую блузку проглядывал бюстгальтер, лишь чуть прикрывавший темные круги вокруг сосков. Я отвернулся.
Он сказал:
– Я думал, только сумасшедший мне поверит.
Я молчал, чувствуя, что краска заливает мне шею, щеки, виски. Потом с трудом выговорил, потому что молчание уже было просто невыносимым:
– Это был просто нервный срыв…
– Ах, вот оно что… – Он неловко покрутил головой. – Это вы потому бросили институт?
– Да, – сказал я, – да, отчасти. У нас был студенческий кружок, и они…
– А! – Он понял. Люди его возраста такие вещи понимали быстро.
– Так вы попробуете?
– Ну что же я могу сделать? – Он снял очки и как все близорукие люди сразу приобрел беспомощный вид. – Ведь даже если что-то и меняется, то трудно предугадать, как и что именно! Кстати, теоретически уже должны быть какие-то изменения, разве нет? Если «Юный Вертер» и Наташа с Соней…
Буфетчица подошла к нашему столику, и я заказал еще «Жигулевского».
– Вроде никаких. Но я все равно завтра что-нибудь вам подберу… такое… Просто, чтобы… ну, проверить, а вдруг? Понимаете?
– Да, – вздохнул он, – понимаю. Только завтра я не могу. Работа.
– Ну после работы? На этом самом месте.
Он надел очки, опять снял их, протер, снова надел.
– На этом самом месте, – сказал он. – Хорошо.
* * *
– И оказалось, что это та самая бабка, которую я обложила в трамвае, прикинь? – Оказывается, она тем временем что-то рассказывала, оживленно размахивая свободной рукой. – И она нам все баллы скостила… Ты что, не слушаешь?
Винный отдел в продуктовом еще не успел закрыться, и мы купили пыльную бутылку шампанского «Юбилейное». На берегу уже никого не было; мы устроились под скалой, похожей на спящего тюленя. Шампанское показалось мне совсем невкусным, я подумал, что представлял себе все как-то иначе.
– Почему, слушаю. Вам дали третье место.
– Ну, да, из-за той заразы. Ну откуда я знала, что она член комиссии?
Тем временем она взяла мою руку и положила ее себе… ну, в общем, на ней даже не было трусиков.
Я подумал – какого черта, она сама хочет! И тут луч света ударил мне по глазам.
– Оп-па! – сказала Лиля.
Камни на песке отбрасывали синие движущиеся тени, и среди этих теней стояли две фигуры с автоматами.
– И что это мы делаем в пограничной зоне после десяти вечера? – лениво спросил один.
– Понятно, что, – сказала Лиля и одернула платье.
– Тоже мне, нашли место, – кисло сказал пограничник. – Ну пошли, что ли?
– Мы ничего не нарушали, сержант, – оправдывался я, – мы только…
Пограничник тем временем разглядывал мой паспорт.
– Караванов Альберт Викторович, – сказал он, – понятно. А вам известно, что пребывание после десяти в пограничной зоне карается пятнадцатью сутками исправительно-трудовых работ?
– С каких это пор?
– Согласно указу семьдесят семь бэ. Так что пошли, гражданин Караванов Альберт Викторович.
Его напарник что-то сказал ему на ухо. Тот кивнул. Потом подтолкнул меня в бок стволом автомата.
– Двигай.
Его напарник и Лиля продолжали стоять на песке. Мне показалось, он положил руку ей на бедро.
– Почему вы… Послушайте, либо я пойду вместе с девушкой, либо…
– Какая девушка? – лениво сказал пограничник, – не было никакой девушки. Двигай, гад, а то пристрелю. При попытке к бегству.
Прожектор чертил в небе светящимся пальцем огненную дугу. Она обежала горизонт, тронула холодным пламенем кромку воды, по песку вновь побежали тени. Я оглянулся. Там, сзади, на берегу уже никого не было.
На миг я увидел дирижабль. Он висел в темном небе, точно разбухшая мертвая рыба.
* * *
– Значит, нарушаем, – сказал комендант. – Прописка временная, от военной службы уклоняемся и еще нарушаем…
– Я не уклоняюсь. Я освобожден.
– Согласно последнему постановлению Минобороны – нет. Пятнадцатью сутками вы не отделаетесь, гражданин Караванов. Вы дезертир.
– Послушайте, я…
В комендатуре было сумрачно, одинокая лампочка под проволочной сеткой горела вполнакала, вокруг нее чертила круги ночница. На стене висел выцветший плакат «Действия гражданского населения при атаке с воздуха». На нем смутно угадывалось серое брюхо гигантского цеппелина.
Второй человек, сидевший за столом, склонился и что-то сказал коменданту на ухо.
Тот недовольно бросил мой паспорт на стол.
– Раз так, – сказал он, – ну ладно.
– Пойдемте, Альберт Викторович. – Тот, второй, поднялся.
– Куда?
– На вашем месте, – сказал тот строго, – я бы задавал поменьше вопросов.
Солдат у двери отодвинулся, пропуская нас, и козырнул – не мне, понятное дело.
У этого майора фамилия была Сергеев.
– Я ожидал от вас большей сознательности, – укоризненно сказал он, – вы в курсе, какая сейчас напряженная международная обстановка? Что сейчас в Монголии творится, знаете? А вы не хотите нам помочь в таком ответственном деле…
– В каком деле?
– Вот, – сказал майор, протягивая книжку в газетной обертке. – Дадите завтра этому вашему…
– Зачем?
– Пускай почитает. Вы же обещали ему литературу подобрать, разве нет?
Все подстроено, подумал я, подстроено с самого начала. Ну да, они же не могут заставить его читать насильно!
– А если он не захочет?
– Захочет.
– Откуда вы знаете?
– Ну, вы же с ним вроде подружились. Вот вы его и уговорите…
Всего неделя, подумал я, мне нужна всего неделя. Черт с ними, с тренировками – только бы прогрелась вода!
– Ладно, – сказал я.
И как они не боятся? Ведь может же он в принципе начитать что-то такое, отчего они исчезнут навсегда и больше не вернутся…
– Вот и хорошо. Сейчас вас проводят по месту жительства…
– Я сам дойду.
– Я же сказал, – веско уронил майор. – проводят. По месту. Жительства.
И я понял, что никуда мне от них не деться.
* * *
Затрепанная книжка в газетной обертке оказалась всего-навсего «Тарасом Бульбой».
Он рассеянно пролистал ее и сказал:
