– Вы уверены, что с этим стоит работать?
Я сказал:
– А как же.
Неделя, думал я, как заведенный, – всего неделя. А там пускай делают, что хотят.
Пиво сегодня было какое-то мерзкое. Кислое, словно разбавленное.
– Я бы не хотел читать Гоголя, – уперся он, – вы понимаете… Он такой яркий писатель… в смысле живописный… а тут сплошные детали. Подробности. И вообще – зачем он вам? Все-таки он был странный человек, Гоголь. Давайте я лучше что-нибудь другое.
Я понятия не имел, зачем им понадобился «Тарас Бульба». Должно быть, в неведомом мне почтовом ящике неведомые аналитики просчитали что-то очень важное и судьбоносное…
На всякий случай я сказал:
– Я, конечно, историк недоучившийся, но… Помните, я вам говорил – тот кружок. Его вел профессор Литвинов…
– Тот самый? – Он слегка оживился.
– Ну да, – согласился я.
Неделя, не дольше.
Он сказал:
– Надеюсь, вы знаете, что делаете!
* * *
Утром я проплыл на двести метров больше. Вода была двадцать градусов. Это в семь утра – к первому замеру. А значит…
Покровский так и не появился, я подумал, что это к лучшему. Я не мог смотреть ему в глаза.
Интересно все-таки, что он сделал с Тарасом Бульбой?
Сегодня была получка – очень кстати, потому что заначка моя совсем опустела. Правда, норму урезали и карточек на сахар не выдали совсем. Сказали, в следующем квартале. Те, которые на табак, я тут же у входа сменял на продуктовые и почти на все закупил шоколад и изюм. А стакан чищенных орехов я всего за сто рублей купил на базаре по дороге домой.
Талоны на спиртное я отдал тете Вале, и она сказала, что я хороший мальчик, – она их поменяет на талоны на сахар и наконец-то сварит варенье. Шоколад я спрятал в чемодан и затолкал его под кровать; тетка топталась на кухне, и уходить оттуда, похоже, не собиралась – я слышал гудение примуса и уханье насоса.
«Маяк» передавал песни по заявкам радиослушателей; большой популярностью пользовалась какая-то Гюльбешекер… Пела она, как принято у восточных певцов, с каким-то подвыванием, и я уже собирался выключить приемник. Тем более что слушать было совершенно невозможно – внизу, по брусчатке, грохотали колеса грузовой автоколонны. В кузовах стояли зачехленные орудия. Но тут как раз начались новости. Какое-то время я их слушал, просто так, не думая ни о чем, но потом до меня дошло… Я вскочил и, даже не выключив приемник, который так и продолжал тихо квакать мне вслед, выбежал из дома…
* * *
Трамваи стояли – прямо на рельсах, черные и пустые, и, когда я добрался до библиотеки, была уже почти полночь. Я шел точно по дну моря, и тени акаций колыхались на треснувшем асфальте подобно водорослям.
Задыхаясь, я взбежал по железной лестнице и отпер наружную дверь. Библиотека встретила меня полной тишиной. На книжных полках подмигивали в лунном свете картонные таблички с буквами.
Я прошел меж стеллажами, задел ногой стремянку, она откинулась к противоположной полке, при этом больно ударив меня по щиколотке, но я даже не заметил. Я добрался наконец до Гоголя, бросил на пол пухлый том «Мертвых душ», потом не менее пухлый второй том…
«Тарас Бульба» был зажат между «Миргородом» и «Страшной местью». Он был совсем маленький… Только тут я сообразил, что надо бы включить свет. Накал был совсем слабым, лампочка еле тлела пурпурной вольфрамовой нитью.
Что они заставили его сделать? Передвинуть Запорожскую Сечь ниже по течению? Превратить прекрасную панну в юную турчанку? Этого я узнать не успел, потому что по металлической лестнице загрохотали чьи-то тяжелые шаги…
Потом дверь распахнулась.
Я забыл запереть ее изнутри.
Мрачный парень с красной повязкой на рукаве шагнул внутрь. За ним шла девушка в красной косынке – она остановилась у порога, в темноте. В руке у нее был зажат потайной фонарь.
– Народная дружина, – сказал парень. – Почему нарушаем?
– Нарушаем? – удивился я. – Что? Я тут работаю. Я библиотекарь.
Мне хотелось сказать: «Я здешний ворон», и я с трудом подавил истерический смешок.
– Светомаскировку почему нарушаем? Окна почему не зашторены?
Тут только я сообразил, что меня тревожило, пока я шел к библиотеке ночными переулками. Темнота.
Не светилось ни одно окно.
– Не понял, – сказал я, – мы что, уже воюем?
– Еще нет, – сказал парень сквозь зубы, – это учения, урод. Сейчас пройдем в районный штаб ГО, и тебя доходчиво познакомят с текущим международным моментом…
Говоря это, он повернул выключатель, и свет погас. Светился только потайной фонарик и теперь – из темной комнаты, я смог разглядеть лицо девушки.
– Лиля, – сказал я.
Она была в гимнастерке, на рукаве красная повязка, талия перетянута ремнем, волосы убраны под косынку. Неудивительно, что я ее сразу не узнал.
– Ты его знаешь? – обернулся к ней парень.
– Да, – Она качнула фонарем. – Он у тети Вали живет. Племянник ее, что ли. Оставь его, Леха, он безобидный. Просто больной на голову. Плавает каждое утро по три часа, чес-слово. Тренируется.
– А если бы это была боевая тревога? – не мог успокоиться ее спутник.
– Ну, тогда бы и разобрались. По законам военного времени. А сейчас чего? В штаб его тащить? Так штаб отсюда в трех кварталах…
– Ладно. – Парень махнул рукой и направился к выходу. – Твое счастье, малый. Только свет больше не зажигай, слышишь?
– Ладно, – в свою очередь ответил я.
Я хотел еще что-нибудь сказать Лиле, ну вроде что я все понимаю и не держу на нее зла или, напротив, что я ненавижу ее и буду ненавидеть вечно, но она уже простучала каблучками по железным ступенькам и исчезла во тьме.
Я на ощупь вытащил ящичек с читательскими формулярами. Ничего не было видно, поэтому я поднес его к окну. Светила почти полная луна – в ее свете я нашел букву «П», извлек читательскую карточку Покровского и, поворачивая ее то так, то эдак, чтобы слабый лунный луч высветил чернильную запись, нашел его адрес. Он жил на Канатной – не так уж далеко отсюда.
Я оставил картотеку на подоконнике и выбежал, чуть не забыв запереть за собой дверь.
* * *
Видимо, учения уже окончились, потому что во дворе дома стоял грузовик с включенными фарами и какие-то люди кряхтя поднимали в кузов что-то тяжелое. Сначала мне показалось, что это гроб, но потом я понял, что грузят пианино. Оно лаково блестело в лунном свете. Почему ночью? Я решил не ломать над этим голову, а, разглядев эмалевую табличку с номерами квартир над дверью парадной, взбежал на третий этаж. Несколько раз я нажимал на кнопку звонка под фамилией «Покровский» – были и еще кнопки и еще таблички с фамилиями, – мне показалось, что звонок не работает, и я все жал и жал, пока дверь не приоткрылась на длину цепочки.
