– Иногда.
– Радио слушаете?
Она молчала. За окошком глиняной мазанки женщина что-то говорила другой женщине высоким, пронзительным голосом на незнакомом ему языке.
– Будет война, – сказал он. – Скоро.
– С немцами? – Она, склонив голову набок, прислушивалась к крикам.
– С фашистами.
– Отсюда это так… далеко.
– Вот и хорошо, – убежденно сказал он, – вам не надо в Питер. Вообще никуда не надо. Послушайте… я насчет животных. У меня мандат. От ООПа. Ну, общества охраны природы. На отстрел редких животных. И отлов. Для Московского зоопарка. Меня интересуют редкие птицы. Синий дрозд, ну это мы уже с лесником договорились. Еще красная утка.
– С Михаилом, что ли? Который с кордона?
– Да.
– Он слишком много пьет, – сказала она, – и эта Уля… она же совсем еще девочка. Я пробовала вмешаться, но… Я учила ее русскому языку и арифметике. Хорошая девочка. Способная. У них вообще способные детишки. Так вы говорите, красная утка?
– Да. Ее еще почему-то называют гусем. Ала-каз… красный гусь.
– Ничего не знаю про гусей, – она покачала головой, – но, если хотите, я поговорю с детьми. Они любят везде лазить. Может, кто и видел. Скажите, а вам не кажется странным, что Общество охраны природы дает мандат на отстрел? Если это редкое животное, как же можно его отстреливать? Его надо охранять. Защищать.
– Это для науки.
– Какая радость науке в мертвой тушке? шкурке? Что вам на самом деле тут надо?
– Черт, – он спохватился, – простите… э… великодушно.
С ней хотелось говорить на полузабытом языке детства.
– Все спрашивают меня, что мне на самом деле тут надо. Но я говорю правду. Я в юности любил природу. Был заядлым охотником. Это, конечно, странно. Любитель природы – и охотник. Но это как-то… уживается.
– Я знаю. Иван Сергеевич тоже любил природу и был заядлым охотником.
– Иван Сергеевич?
– Тургенев.
– Ах да. – Ну вот… в общем, я был изрядным шалопаем. Отец хотел, чтобы я стал инженером. Но инженер из меня не вышел. Из железа я понимаю только ружья. Потом оказалось, что и таким, как я, тоже находится применение.
– Судя по тому, что я время от времени слышу по радио, – сказала она, – вам повезло. Что не стали инженером.
– Ну, в общем, да.
Они вновь замолчали. За окном на ослепительном солнце женщины продолжали перекликаться птичьими голосами.
– И вы что же, в одиночку, без спутников?
– Что вы, у меня есть помощник. Но он сейчас в лагере, за перевалом. Там у нас основная база. Пойманных животных надо кормить, ухаживать за ними. А я вот налегке…
– И вам нужен красный гусь?
– Сейчас в Московском зоопарке планируют делать демонстрационную вольеру. Орнитофауна СССР. Есть утка-мандаринка, есть краснозобая казарка. Я их сам отлавливал. Есть приполярные гуси. А красной утки нет. Еще у меня заказ на отстрел редких хищных птиц. Бородатого ягнятника, индийского сокола…
– Не жалко?
Он подумал.
– Считается, что они приносят вред, – сказал он наконец, – бьют полезных мелких птиц. А ягнятник, понятное дело… На самом деле они охотятся за грызунами, мышами, сусликами… Они союзники человека. Так что да, жалко. А что делать? У меня заказ. Это ради науки, – повторил он беспомощно.
– У ваших ученых нет сердца. Знаете что, – она вздохнула, – воля ваша, а вам честно скажу, никогда не любила Тургенева. Есть в нем что-то… фальшивое. Россию он любил? Приезжал летом, поохотиться. Разве это – любовь? Это так, потешить ретивое. А жил во Франции, с этой… Чтобы Россию любить, в ней надо жить зимой, когда сугробы по обе стороны улицы в человечий рост… когда в Питере небо черное, пустое небо, страшное, а с него белый снег сыплется. А утром! Продышишь в окошке глазок, смотришь на улицу… там все розовое, синее… снег сверкает, как бертолетова соль. И золотые купола на розовом небе!
Она сердито тряхнула головой, в глазах у нее стояли слезы.
– Я поговорю с детьми, – сказала она, – быть может, они знают, где этот ваш красный гусь. Тут неподалеку есть заповедное озеро, слышали?
Из книги «По отдаленным тропам
(Дневник натуралиста)»
«Именно от Веры Алексеевны, которая, как выяснилось в нашей с ней беседе, была сослана сюда царскими жандармами за участие в революционной деятельности, я узнал, что поблизости есть заповедное озеро, на котором могли водиться самые разные животные, в том числе и редкие виды птиц. Эти края еще малоизучены, и многие уголки не нанесены на карту, поэтому кроки, которые были у меня с собой, давали весьма приблизительное представление о местном ландшафте. Неудивительно, что я с удовольствием принял предложение воспользоваться услугами проводника – им вызвался быть ученик Веры Алексеевны, Ахмат, благодаря ее стараниям, неплохо владевший русским языком и даже цитировавший Пушкина. Просто удивительно, как местные молодые люди тянутся к знаниям большого мира. Ахмат жадно расспрашивал меня о Москве, о достижениях науки и техники, особенно его поражали мои рассказы об успехах авиации; его привлекала сама мысль, что люди могут летать “как птицы”».
Дорога к озеру оказалась и вправду нелегкой, хотя шла под уклон. Она вилась сначала по узкой горной тропке, потом – по дну ущелья, где сейчас, в самый полдень, воздух, казалось, застыл как стекло. Следуя вдоль ручейка, змейкой извивавшегося в расселине, я вглядывался в каждый кустик, в каждую трещину – жизнь не замирала и здесь; по склонам кричали горные куропатки, перелетали с места на место саджи – крупные, размером с голубя птицы, которых за странную форму лапок называют «копытками», у своих норок столбиками стояли сурки. Мой юный проводник беспечно шел рядом со мной, время от времени подпрыгивая от избытка той беспричинной радости, которая отличает детей и молодых животных; однако он не забывал об осторожности – выломав из кустарника длинную ветку, он хлестал ей по жестким зарослям перед собой.
– Тут водятся змеи? – спросил я на всякий случай, хотя понимал, что ответ будет утвердительный, поскольку влага и холод блестящей на камнях воды неизбежно должны были привлекать змей.
– Да, – Ахмат улыбнулся, блеснув белыми зубами, – много змей. Скоро выйдем к озеру, там тоже много змей.
Эта перспектива меня не обрадовала, и я на всякий случай снял с плеча «ижевку».
Озеро открылось неожиданно, его низкие берега были почти безжизненны: песок да камень, лишь кустики облепихи, росшие кое-где, нарушали монотонность пейзажа. Отсюда и до самого горизонта простиралась каменная пустыня – нагромождение плит и мелкой гальки, скрывавшая, однако, свою, невидимую глазу жизнь.
Озеро меня разочаровало: пара лебедей-кликунов, которые при нашем приближении поспешно отплыли подальше от уреза воды, и несколько уток, в которых я узнал красноголовых и красноносых нырков. Того, что меня интересовало, здесь не было».
