Лютик молча кивнул. Она придвинула к нему чашку и наклонила над ней чайник с узким носиком. Чашка была такая тоненькая и легкая, что, казалось, сомнется у него в руке, как бумага. А чай ничего. Вкусный. Только почему-то без сахара.
Оберон по-прежнему стоял у стены, задумчиво постукивая по ней пальцами. Это он так улаживает? Лютик удивился, впрочем, не слишком – бывает, люди во сне делают еще большие глупости.
– Готово. – Оберон обернулся к нему. – Служба путей сообщения приносит тебе свои извинения, – сказал он торжественно, – и обещает, что впредь постарается не допустить ничего подобного. Вот так. – И уже будничным голосом добавил: – Ну, обрыв на линии случился, что тут поделаешь…
Он отошел от стены и тоже подсел к столу, придвинув к себе чашку…
– Еле успел убаюкать пассажиров…
– Убаюкать? Зачем? – насторожился Лютик.
Он вспомнил застывшие лица, точно в темную воду погруженные в тяжелый сон.
– Ну, чтобы они не испытали шока… не ударились в панику…
Лютик на всякий случай огляделся. Поблизости не было ничего такого, от чего можно удариться в панику. Впрочем, кто их знает, этих взрослых.
– Потому что поезд пришел не туда? – спросил он на всякий случай.
– Потому что он вообще никуда не пришел, – пояснил Оберон.
– А… я? – на всякий случай спросил Лютик. – Я же проснулся!
– С детьми это бывает, – вздохнул Оберон, – иногда.
Лютик искоса посмотрел на него, но тот не смеялся – его лицо по-прежнему оставалось доброжелательно-серьезным.
– Это почему?
Лютик ожидал, что тот не ответит или отделается тем, что он, Лютик, мол, еще маленький, но тот пояснил:
– Детей вообще убаюкать трудно. Трудно убедить, что окружающая их реальность одна-единственная… Им кажется, что может случиться все, что угодно, – там, за ближайшим поворотом.
– Да, – согласился Лютик, – это верно.
Ему было лестно, что станционный смотритель говорил с ним так серьезно.
– Взрослые, – продолжал Оберон, – уже знают, что все должно быть именно так, а не иначе. Покажешь им хоть что-то знакомое, а дальше уж они сами заполняют пустоты. Это очень удобно – затрат гораздо меньше. С детьми сложнее…
– Я вижу то, чего нет?..
– Наоборот. Иногда, очень редко, ты видишь то, что есть на самом деле.
– Я… не понимаю…
– Ну, это как с летучими мышами, – терпеливо сказал Оберон. – Они издают такие звуки. На пределе слуха. Высокие. Дети их слышат, взрослые – нет.
– Почему? – удивился Лютик.
– Просто ухо так устроено.
– Да! – возбужденно воскликнул Лютик. – Верно! Оберон, я… Я видел! Один раз, когда был совсем маленьким… они сказали, мне показалось, они…
– Ну, вот, – согласился Оберон, – видишь.
– И знаешь, бывает, все оказывается не на своих местах… Ты положишь что-то на место, а потом смотришь – раз и нету! Они говорят, я все теряю! А оно совсем не там, лежит, как будто так и надо! И знаешь, Оберон, знаешь, оно немножко другое…
– Э… – Оберон был слегка обескуражен этой вспышкой, но потом кивнул, подтверждая. – В общем, да.
Лютик медленно осознавал.
– Значит, наш поезд… он на самом деле никуда не идет?
– Нет, конечно, – спокойно согласился Оберон, – поезд вообще удобная штука. Включаем ваш мир только на станциях и то минут на пять-десять, вдобавок на очень ограниченном пространстве. А так – просто показываем виды за окном, и все… Очень большая экономия….
– А… зачем?
– Что – зачем? – удивился Оберон.
– Зачем вы это делаете? Пусть бы видели все, как есть!
Оберон задумался, в затруднении пошевелил пальцами. Между ними тут же возник белый огонек, вспорхнул и улетел в сад.
– Как есть? Что их мир – лишь крохотный пятачок реальности, площадка, за которой лежит вселенная, где им нет места? И что бы они, по-твоему, стали делать?
Лютик поймал себя на том, что с увлечением болтает ногами. Не удержался. Что это я как маленький, подумал он.
– А вы что делаете? Пусть бы и мы тоже…
– Но вы не сможете, Лютик, – печально сказал Оберон. – Они не смогут. Зачем же страдать? Чувствовать себя неполноценными? Разве мы можем так обидеть – только потому, что из-за какого-то каприза природы мы ушли вперед, а они остались на месте?
– Целый мир? – удивился Лютик. – Специально для нас? Тогда почему в нем так плохо?
– А разве вы привыкли, чтобы вам было хорошо? – жестко спросил Оберон.
– Это потому что мы все некрасивые, да? – грустно спросил Лютик.
– Ты его обижаешь, – тихонько сказала женщина, до сих пор молча наблюдавшая за ними.
– Да нет же. – Оберон с досадой взмахнул рукой – с пальцев сорвался еще один блуждающий огонек. – Я просто хочу, чтобы он понял… Исправить то, что снаружи просто. А как ты исправишь то, что внутри? Дар? Он же либо есть, либо нет…
– Чего? – переспросил Лютик.
– Дар – это, – Оберон в затруднении покачал головой, – ну, когда ты видишь не только то, что тебе показывают, или… не знаю, как объяснить… Когда ты и мир, все это вместе… – Он неопределенно обвел комнату рукой и умолк.
Лютик почувствовал, как его охватила тоска – тоска изгнанника, вынужденного жить вдали от благословенной земли, вечно прозябать на холодной и равнодушной чужбине…
– Но я же… – Он запнулся и с мольбой поглядел на Оберона. – Я же… ты же сам говорил! Я могу остаться? Ну хоть ненадолго?
Ему показалось, что женщина поглядела на Оберона со скрытой мольбой, но тот покачал головой.
– Подойди к окну, Лютик, – попросил он, – пожалуйста.
Лютик недоуменно поглядел на него, но послушно слез со стула и подошел к окну.
– Что ты видишь?
Лютик выглянул в окно и какое-то время напряженно вглядывался в мерцающую даль. Ему очень хотелось угодить Оберону.
– Три сосны, – начал перечислять он, – еще один дом, совсем рядом. Его раньше не было. О, вывеска вспыхнула. На ней написано… нет, на ней написано: «Парусные корабли и кружевные зонтики», еще…
– Хватит, Лютик, – сказал Оберон. – Знаешь, я думаю, что нам пора. Сейчас я открою барьер и провожу тебя в вагон, ты уснешь, а когда проснешься, будешь ехать в поезде к теплому морю в полной уверенности, что все это – сон. И обещаю тебе, что на море все будет замечательно.
– Но ведь это и вправду сон, – возразил Лютик.
– Ну, конечно, – согласился Оберон.
– Я провожу, – торопливо сказала женщина.
– Разумеется, – ответил он. – Я тоже. Как же иначе? Пойдем, Титания.
