Плеск весел. В дальних камышах кто-то заворочался и ухнул. Никодим сказал:
– Это все-таки была рыба.
– Может быть, – равнодушно ответила Янка.
– Или выдра.
– Ага. Или выдра.
Вода была черной, но там, где лодка рассекала ее, на изломе, отсвечивала маленькими бледными полулунами. Иногда нос лодки разрезал плавучие островки мусора – стебли камыша, перепутанные с травой, ивовые листья, похожие на маленьких темных рыбок.
Далеко за окоемом зарница багряной лентой обняла темный лес, острые зубцы елей взметнулись вверх на фоне дрожащего, свивающегося в кольцо света.
– Ось, вон он. – Она показала подбородком. – Огненный змей. Они всегда на Успение прилетают. Они к вдовам ходят. Оборачиваются людьми и ходят. А вдов сейчас много, ох, много.
– Зарница, – сказал он, – просто небесное электричество. Электричество, Янка, это ого-го что такое.
– Батя привез однажды лампу, – сказала она, – говорил, електическая. Нажали на пимпочку, а она не горит.
– Конечно, не горит, – сказал он серьезно, – для этого нужны особые провода. И еще электростанция, чтобы вырабатывать электричество. Я тебе потом объясню.
Она пожала плечами, одновременно налегая на весла:
– С керосинкой проще.
Никодим помолчал, потом спросил:
– А русалки нас больше не тронут?
– Не-а, они сейчас сонные.
– А этот ваш… дурачок?
– Так то ж на Иванов день.
С весла сорвалась капля, ударила по воде, и где-то внизу, из-под воды ей ответила тихая, но частая барабанная дробь.
Он вздрогнул. Она усмехнулась, зубы блеснули в темноте.
– Это ж рыба. Вьюн. Такая рыба, болтливая дуже.
– Куда твой отец увез этих… недобитков?
– Людей, – сказала она терпеливо.
– Людей.
– Я ж говорю, на тот берег.
– А что там?
– Не знаю. Батя говорит, если долго плыть… А потом ехать, будет большой город. Он говорит, там, в этом городе женщины летом парасольки носят.
– Парасольки?
– Да, такие шляпки на палочках.
– А, зонтики. От солнца. Это буржуазное украшение. От дождя – другое дело.
– Это чтобы солнце не пекло, дурачок. Когда солнце голову напечет, с человеком знаешь, что может быть? – Она помолчала и оглянулась через плечо.
– Вон, дывысь.
– Что там?
– Заячий остров.
Еще несколько сильных гребков, и лодка бесшумно заскользила по зарослям высокой травы, растущей прямо из воды. Трава расступалась перед носом лодки и смыкалась у нее за кормой. Луна уже перебралась через небо и сейчас висела над дальним берегом, как круглое красное зеркало, отражающее невидимый отсюда пожар.
Потянуло холодом. Туман вновь начал свиваться меж травой, и оттуда, из тумана, выросли торчащие из воды колья. Много-много кольев.
Янка подняла весла и так и застыла, с весел срывались и прыгали в воду капли, а лодка сама по себе скользила по воде, и Никодим увидел темную фигуру, выступившую из тьмы. Кто-то шел рядом с лодкой, бесшумно, не произнося ни слова. Наверное, тут было совсем мелко.
Потом лодка подплыла к частоколу, и Янка спрыгнула в воду и привязала лодку к одному из кольев, потом нагнулась и достала из-под лавки мешок, а заодно прихватила и фонарь, который стоял на носу.
Ему стало неловко, и он здоровой рукой взял у нее мешок.
– Что там у тебя?
Мешок был тяжелый.
– Мед. Яблоки. Я ж говорила, у них не растут яблони.
Вода по-прежнему плескалась, но уже только-только покрывая ступни, и Янка запалила фонарь. Рядом с ними стояла женщина.
Никодим изумленно поглядел на нее.
– Она ж совсем зеленая, – выдохнул он в ухо Янке.
Та серьезно кивнула.
– Я ж говорила.
У женщины была изумрудная гладкая кожа и волнистые темно-зеленые волосы, а глаза – как серебряные монеты.
– Как добрались? – спросила она нежным голосом.
– Да река ж спокойная, – ответила Янка.
– Ну, все равно, – сказала женщина, – идите. Отдыхайте.
Она шла впереди, и Никодим увидел, что одета она в белую холщовую рубаху до щиколоток, а ступни у нее босые и ногти на ногах ярко-голубые, как воронье яйцо. На песке оставались цепочки узких темных следов.
Дом стоял среди ивняка, на высоких сваях, точно на куриных ножках. К двери была приставлена деревянная лестница. Рядом с домом был вбит такой же высокий кол, рядом с ним, распространяя запах дегтя, на песке боком лежала узкая легкая лодка.
– Это зачем? – удивился Никодим.
– Когда полная вода, – объяснила Янка, – заливает их. Теперь понимаешь, почему тут не водятся яблоки? И пчелы.
– А зайцы водятся?
Она недоуменно повернулась к нему.
– Ну, остров-то Заячий…
– Ну да, – она серьезно кивнула, – в половодье… Зайцы всегда знают, какой остров уйдет под воду совсем, а какой – нет, вот и собираются тут. У них договор.
– Какой?
– Что зайцам можно тут оставаться. Когда полная вода. Хотя я не понимаю, чего их жалеть, они ж деревья подгрызают. Видел наши яблони? Это от зайцев, а ты думал?
В доме было чисто и пусто. Стол выскоблен добела, на лавках красно-белые узорчатые полотенца, в красном углу – икона с ликом Божьей Матери и бледный язычок лампадки.
– Вот вы, товарищи, прилетели с Марса, – укорил Никодим, – а в Бога верите. Это нехорошо.
– Мы соблюдаем обычаи, – сказала женщина, накрывая на стол, – в чужой земле всегда надо соблюдать обычаи. Это правильно.
– А мы вот не соблюдаем, – сказал Никодим, жадно вгрызаясь в душистый ломоть хлеба, – мы переменим обычаи. Вот увидите. Проведем везде электричество, и просвещение наладим, и вместо этой доски в каждом красном углу, в каждой избе будет радио. Или, – глаза его загорелись, – оно еще и картинки показывать будет, ну, что делается в мире.
– Вы считаете, так уж важно знать, что делается в мире? – спросила женщина, она сидела и слушала его, подперев щеку зеленой рукой.
– А как же, – серьезно сказал Никодим. – Международная обстановка… Республика в кольце врагов…
– Какая республика? – удивилась женщина.
– Вы прямо как в медвежьем углу, – сказал Никодим. – Вам обязательно, обязательно надо в город. В самый Питер. К товарищу Луначарскому. Или товарищу Богданову. Вот он обрадуется. Скажите, – спросил он уважительно, – ну и как там у вас, на Марсе?
