– Ваша наука далеко ушла вперед, – похвалил он оставшуюся женщину, – вы можете очень помочь нашим товарищам. У нас сейчас очень плохо с медициной. Тиф, ранения… Наши товарищи врачи делают все возможное…
– Надо посоветоваться, – сухо сказала женщина, – обсудить.
– Да, конечно. – Он на миг задумался, что-то тревожило его, как соринка в глазу. – А где же ваши мужчины?
– Ушли на войну, – сказала она печально. Облик ее опять изменился, и она сделалась девушкой, печальной и грустной.
– Давно?
– Очень давно.
– Еще на Марсе?
– Нет, – покачала головой она, – совсем в другом месте.
– И как же вы справляетесь, одни?
– Нам помогают, – сказала она, – делятся с нами едой. Предметами первой необходимости. Бывают, конечно, и трудности. Особенно в холодные зимы, когда днем темно, как ночью, и река замерзает… Тогда по льду сюда пробираются псоглавцы, а от них очень трудно отбиться.
– Кто? – Он недоуменно поглядел на нее.
– Ох! – Она прикрыла рот зеленой рукой. – Я что-то не то сказала. Извините.
– Ничего, товарищ марсианка. Я же понимаю. Вы просто еще не очень хорошо овладели нашим языком.
– Да, – кивнула она, – в этом-то все и дело. Вот если бы вы, товарищ Никодим…
– Да?
– Задержались на недельку и рассказали бы нам о международной обстановке. Мы были бы вам очень благодарны. И о марксистско-ленинском учении. Вы ведь наверняка подкованы в этом вопросе?
– Да! – сказал он. – Да! Я, вы знаете, я работал в подпольной типографии. Набирал революционную газету «Искра», «Интернационал» товарищей Маркса и Энгельса. Я посещал марксистский кружок.
– Вот и хорошо, – доброжелательно сказала она, – а то мы, кажется, товарищ Никодим, тут немного отстали от жизни. А вы заодно восстановили бы свои силы. У нас тут тихо. Спокойно.
Ему вдруг стало очень тепло и сонно, это, наверное, оттого, что заживает рана, подумал он, хорошо, когда рука больше не болит. Он знал, что пулю, разворотившую ему плечо, так и не удалось вынуть, и она осталась там, в кости, и теперь таким же шестым чувством знал, что больше там ее нет. Какая замечательная, прекрасная идея. Ведь они на своем Марсе наверняка не изобрели марксистско-ленинского учения, иначе Марс сейчас был бы цветущим, прекрасным, зеленым миром, и на нем бы росли яблони.
– А где Янка? – спросил он не столько по побуждению видеть ее, сколько потому, что не мог не спросить.
– Товарищ Янка прибудет позже, – сказала женщина, и это было очень просто и понятно, конечно же, товарищ Янка прибудет позже, и тогда он познакомит ее с марксистско-ленинским учением. Удивительно, почему он раньше этого не сделал…
– А вы покажете мне товарища Ленина? – спросил он сонно.
* * *
– Вот ты, Янка, всегда так, – укорял батя, – как вобьешь что-то себе в голову…
Но Янке видно было, что он на нее не сердится, а, наоборот, скорее гордится упрямством дочки.
– Высадила бы его, да и домой… Вон сколько времени потеряла.
– Хотела как лучше, – сказала Янка, накидывая на плечи кожушок и подворачивая косу в тяжелый узел, – чтобы не забоялся он.
– Такой забоится…
– Не скажи, батя, – вон русалка когда играла, ну та, что у третьей верши обычно плещется, он аж позеленел весь.
– А ты ее, заразу, веслом, – посоветовал батя.
– Ну, дак ты ж учил… Я ее по рукам, по рукам…
Сметанные стога заметал мелкий серый снег, и все вокруг было серое и рыжее, и Янка почувствовала, как наваливается на нее неодолимый сон.
– Мама уже спит, – сказал отец, кивнув на старую, скрипучую вербу с огромным дуплом, возвышающуюся на заднем дворе, – да и нам пора. Я вон тебя дождаться хотел, аж пальцами веки держу…
– Ага, – согласилась Янка. – Звыняй, батя… Ты вот мне скажи… Мы стараемся, чтобы как люди, чтобы как отец Йошка учил, чтобы добро к ближнему и милосердие… А они почему не стараются? Что ж они так, друг друга?
– Тому що они люди, глупая, – пояснил отец и затоптал цигарку сапогом, – им не надо стараться… Ну, не плачь, доча. Этот тебе все равно не пара был. Горяч очень. Вот поживет он там с недельку, и повыбьет из него эту его дурь. Иногда это человеку на пользу идет. А как вернется… ну не плачь, говорю тебе. Я уж и скотину к тетке Ярине загнал, и хату заколотил. Пошли спать…
– Вот скажи мне, батя, – Янка сонно завозилась, устраиваясь в уютном, теплом скрипучем мраке, – а правда… куда ты тех людей перевозишь, а?
– На другой берег, доча, – глуховато отозвался отец, – на другой берег.
Ящерица
Она поставила чистую тарелку к остальным – верные маленькие союзники, стоящие бок о бок, но готовые умереть поодиночке. Солнечный свет плясал на кафеле – в самом углу расположились два очень неприятных пятнышка; как это она их раньше не заметила. Мимолетно взглянула в окно – контуры веток были чуть размыты, будто обведены мокрой кисточкой, в развилке топорщилось воронье гнездо…
…руки уже не те, что раньше.
– Фестал лежал на тумбочке, – сказал Рюша.
Она взяла мочалку и принялась скрести по кафелю. Пятна не исчезали. А если их не свести, от них начнет расползаться черная плесень. Говорят, эта штука разъедает любую гладкую поверхность… все разрастается и разрастается…
– А теперь его там нет. – В голосе Рюши ей почудилось скрытое торжество.
– Ну, – сказала она, – погляди на столике.
– Но это и есть столик.
Вытерла руки кухонным полотенцем – тем, что в полосочку, потому что белое вафельное было для посуды, и прошла комнату. Солнечный свет шел за ней, прыгая по линолеуму, как желтый упругий мячик.
– Нашел! – Рюша стоял посреди комнаты, победно сжимая в руке плоскую упаковку. – Представляешь, она была в кармане пиджака! Почему она была в кармане пиджака?
– О господи, Рюша, ну, наверное, ты…
– Ты ее туда положила. Еще вчера. Теперь я вспомнил. Я сказал, что меня прихватило вчера на работе, и ты…
– Ну, значит, я.
– Ну почему же ты не вспомнила? – с упреком сказал Рюша.
…Действительно, подумала она, почему я ничего не помню.
– Я ведь жаловался уже. – Рюша драматически прижал руку к солнечному сплетению. – У меня уже два дня отрыжка. Панаев мне руку жмет – а я хоть сквозь землю… Сама знаешь, сколько от него зависит.
– Господи, Рюша, я же положила его тебе в карман. Принял бы.
– Вот и призналась. – В голосе Рюши послышалось торжество.
– В чем призналась?
Окно пора вымыть, подумала она. Снаружи все кажется каким-то липким.
